Сергей Залыгин: Бабе Ане - сто лет

Сергей Залыгин

Бабе Ане - сто лет

рассказ

Милый, чё, милый, чё?

Милый, сердишься за чё?

Чё ли люди чё сказали,

Чё ли сам заметил чё?

Павел Васильев.

Эти стишки-песенку баба Аня всю жизнь помнила, лишь недавно стала их забывать. Ну а кто их когда написал, она понятия не имела. Поэт, поэзия - с этими словами она никогда не соприкасалась. Может быть, они ей когда-то и слышались, но с какой стороны и когда - не помнилось. Сколько-нибудь самостоятельного смысла они для нее не приобрели.

Бывает среди людей, право, бывает - и по сто лет люди живут.

Баба Аня свои дни рождения не вспоминала, надобности не было, но ей внучка Груня, тоже славная старушка, эти дни аккуратно каждый год напоминала. Они вместе с Груней жили, в Аниной избе. Избу еще Тимоша ставил - давно покойный бабы Ани муж.

Ане сто нынче стукнуло, Груне, той шестьдесят три, но кто из них бабка, а кто внучка, им все равно было: на равных жили.

Разговоры они вели между собой редко, больше о том, кто у кого чего украл. Если человек украл не в своей деревне, а в соседней, а то и в райцентре, так это и вовсе воровством не называлось: дескать, человек "исхитрился" добыть... Обе за свою жизнь сделали мало, совсем мало такого, за что перед Богом каяться бы. С Богом у них были вполне нормальные отношения.

В деревне Сидневе, где они жили, дворов двадцать - двадцать пять. А когда-то было и все сто пятьдесят. В голод разбежался народишко в город, еще куда. После кое-кто вернулся в Сиднево. Когда-то сидневские брали хорошие урожаи. Теперь жили огородами. Злаковых и зернышка не сеяли. Разве что овес для скотины и птицы на том же огороде. Земли под огород сколько хочешь, столько бери.

Пашня же заросла: полынь, лебеда, лопухи, крапива, дикий хрен, ползучий пырей; одним словом - бурьян. Ох и трудно будет восстановить плодородие этой земли! У нынешних жителей Сиднева и окрестных деревень и мысли-то такой не было, быть не могло. Они уже и крестьянами себя не признавали - считали, что они неизвестно кто. Вот и свадеб у них давным-давно не справлялось, было только желание как-то, тоже неизвестно как, дожить до дня своей смерти. И что там Бог нынче думает в одиночку о их судьбе - нет, не догадаешься.

С Тимошиной рукою на плечах баба Аня, когда ей было семнадцать полных, почти восемнадцать лет, прогуляла однажды до рассвета. Поспать сколько-то Ане было уже недосуг, она только и успела, что забежать домой, пожевать кусочек, подоить корову. Другую корову доила мать. Родители Ани были люди покладистые: когда бы ни возвращалась домой, слова в упрек не молвили. Ключей-замков в избе не водилось, приходи когда хочешь, уходи, если уходится, но только со своими обязанностями справляйся.

А вообще-то Аня была девкой бойкой, голосистой, ни сибирской жары, ни сибирской холодищи будто бы и не чуяла, только рассветы да закаты замечала, да еще - как из девчонки быстро-быстро выросла в девку. Были у нее две косички русенькие и к ним две ленточки розовенькие. На случай праздников.

Когда Тимоша впервые положил ей руку на плечи, она вздрогнула, задрожала будто осиновый лист. Казалось, что под эту руку она родилась и свои полные семнадцать лет под ней прожила. И теперь не прильнуть к своей изначальности уже не могла.

Ну а еще она семнадцать лет соловьев слушала. Нынче соловьев в Сибири нет, уже быть не может той человеческой услады. Человек же птичку и вывел вконец, он мастер дарованные ему услады выводить. Больше никто так не умеет.

Соловей... Что за птичка-то? Только тем и приметна, что крохотуся. Из себя серенькая, другой краски и оттенка нет, а какая певунья! Вряд ли такие еще есть на свете. Видать было, птичка это понимала, вот и старалась от души чуть ли не всю-то ночь.

Кто из людей стишки пишет, тому грех соловья не слышать, не понимать. Без соловья Земле остаться - это, поди-ка, все равно, что оглохнуть на одно, а то и на оба уха, и ни один доктор, ни один знахарь-знахарка не вылечат.

Ой, чего только не пережила баба Аня за свои-то сто лет раскулачивание, ссылки в неведомые до той поры края! Сибирь велика, из Сибири в Сибирь же человека сослать - это запросто, но все тяжкое, все гадкое и в прошлом, и в настоящем пряталось в такой глубине бабы Ани, что не достать. Такая планида у тяжкого и гадкого - прятаться-скрываться от человечьего взгляда.

Тимоша вернулся живым (не много их, фронтовых-то, вернулось горстка). Баба Аня знала, почему, хотя и поврежденный, он все-таки вернулся: потому что каждое утро, каждый вечер, а бывало, и ночью она за него молилась, уговаривала его: вернись, Тимоша, вернись, я тебя жду! Батюшка в церквушке-развалюшке так не умел призывать, как она умела. Батюшка только ходил у нее в помощниках. Хотя и так сказать: без помощников тоже худо. Ну а церквушка в Сидневе чудом сохранилась, далеко вокруг все храмы Божии были до основания порушены.