Сергей Залыгин - Комиссия

- Вы-то, господин поручик чешской армии, не воюете с Германией? Вы тоже - в Лебяжке?

- Мне воевать с Германией помешать большевик. Вы большевик? Ано?

- И всю войну, все четыре года, вам тоже мешал воевать с Германией большевик? Сербам же никто не помешал!

- О! О! Тогда немного больше делать шомполов... Тогда - сорок! Сорок, и больше нет! - И чех улыбнулся доброжелательно, с пониманием.

- Ну вот, граждане Комиссия, - тоже усмехнувшись, сказал начальник отряда, - легко отделались: всем по тридцать шомполов, поручику Смирновскому за особые заслуги - сорок! Погода не соответствует, морозец, заголяться неприятно. Ну, сибирячкам к морозу не привы-кать! Кузьмин?!

- Слушаю, вашбродь! - отозвался солдат от дверей.

- Тебе - всё понятно? Повторять не надо?

- Понятно, вашбродь!

- Люди - на площади? Лебяжинские граждане-товарищи?

- Ни один прочь не отпущен. Перекрыты все переулки и ворота!

- Исполни живенько! Конский рацион у тебя имеется?

- Конский, ваше благородие, имеется!

- Через час выступим обратно на Барсуково! Пилипенков?!

Пилипенков откликнулся, начальник отряда приказал ему объявить членам лесной охраны, чтобы в течение суток сдали оружие и подписки о невыезде из Лебяжки. Начальник отряда и еще хотел сказать что-то Пилипенкову, его перебил Смирновский:

- Разрешите из бумаг Лесной Комиссии показать вам одну? Оч-чень любопытную! Из которой вы многое поймете!

Начальник отряда кивнул, офицер-чех кивнул тоже, сказал: "Давай!" - и Смирновский подошел к столу, начал торопливо перебирать стопку бумаг.

- Сейчас, сейчас! - говорил он при этом глухо, как будто чужим голосом. - Сейчас! Сию минуту найду!

Члены Комиссии, стоя плотно друг к другу в полутьме угла, молча следили оттуда за быстрыми движениями рук Смирновского, и Дерябин сказал шепотом: "Выкручивается, поручик-то! Предает, сволочь!"

Офицер-чех, сидя за столом и положив руку на маузер, поторапливал Смирновского, кивал ему головой: "Ну! Ну! Ано?" И вдруг Смирновский с невероятной быстротой всем туловищем ударился ему в бок, и тот упал навзничь, оставив маузер на столе. Раздался выстрел. Еще один.

- Бегите! - перехваченно крикнул Смирновский. - Беги...

Стон, крик, звон стекла, удары прикладами, еще выстрел, еще удары, и через минуту стало видно, чем кончилась отчаянная попытка Смирновского: офицер-чех правой рукой держался за левую руку и под пальцами у него кровенилось пятно, начальник отряда шарил под опрокину-тым столом, отыскивая свою сумку; трое солдат поднимали с пола Смирновского; члены Комиссии, плотно прижатые солдатами в угол и друг к другу, тяжело и громко дыша, озирались по сторонам.

Через разбитое окон в помещение проникало больше света, морозный воздух клубился по полу.

Начальник отряда нашел под столом сумку, медленно встал в рост, потом, слегка согнув-шись в коленях, ударил Смирновского в лицо. Офицер-чех ударил с другой стороны.

Размеренно они били справа и слева, а двое солдат с боков и один сзади поддерживали Смирновского, слегка разворачивая его в сторону то одного, то другого офицера.

И странно было, что Смирновский всё явственнее проявлял признаки жизни, двигая головой, он отстранял от ударов калмыковатые глаза и вздыхал всё ровнее... Потом он выпрямился. Потом напрягся и, метнув ногой вперед и вбок, ударил начальника отряда в живот, а офицеру-чеху в тот же миг выплюнул в лицо кровь, кусочки кровяной мякоти и белые косточки зубов.

Снова глухо застучали друг о друга и обо что-то твердое человеческие тела, и снова послышался прерывающийся от боли голос начальника отряда:

- Кузьмин! Выводи! Всех! По восемьдесят горячих - каждому! Запороть всех!

Солдаты стали выводить членов Комиссии из помещения. Пилипенков спросил:

- Ваше благо! Как прикажете с убиенным?

- С кем еще? - Начальник отряда, вдвое согнувшись на табуретке, постанывал от боли.

- С убиенным... С Устиновым с Николаем? Оставить тело родственникам? Либо - как? Он в гробу, в соседней вот каморе, находится?

- Под шомпола! Туда же, мерзавца!

- Дак мертвый же он! Сделано же с им уже всё, и убитый он!

- Под шомпола!

- Восем-десят. Так! - вытирая лицо от крови, медленно выговаривал чех. - Восем-десят... Восем-десят...

Начальник отряда встал и, пошатываясь, тоже пошел к дверям, а Пилипенков еще спросил его:

- Ваше благо! Старикашечке-то, Саморукову-то Ивану Ивановичу, - как бы полегше? За им селение всё стоит, да и пошто таиться - кормился я от его. Без жалованья от Крушихи, забытый здесь всеми, кормился я от его! Восемьдесят - это же верный тот свет, а без старосты - как управляться буду?