Сергей Залыгин - Моя демократия

В лагерях, утром, в солдатской столовке он шел к повару, просил его "малость подсыпать", и каша становилась несъедобно соленой. Но есть-то надо - мы ели.

Потом нас строили по четыре, мы запевали что-нибудь лихое красноармейское и шли на стрельбище (пять километров). По дороге комроты останавливал нас и приказывал построиться в одну шеренгу. Мы строились в одну. Он приказывал взять в руки фляжки. Мы брали. "Руки с фляжками вытянуть вперед!" Мы вытягивали. "Пробки отвинтить!" Мы отвинчивали. "Фляжки перевернуть!" Мы перевертывали, слушая, как вода из фляжек булькала на землю. Теперь с восьми утра и до шести вечера нам предстояло провести без капли воды, а полевым кухням, когда они развозили обед, Коровкин давал знак проезжать мимо.

Но стреляли мы лучше всех в нашем полку, в бросках были самыми выносливыми, рукопашным боем овладевали лучше всех, "ура!" кричали громче всех, и командир полка латыш Цауне (вскоре был расстрелян) не мог на нас нахвалиться. Когда мы стажировались в обычных ротах, нам служба была орешки. Мы там отдыхали. Коровкину же мстили: он уйдет в окоп, а мы откроем по этому окопу (вокруг него) стрельбу боевыми, он и сидит там часика четыре, а мы по очереди ходим на Иртыш купаться. После идем за ним: "А мы вас потеряли, товарищ комроты".

Однажды полк инспектировали какие-то генералы, много генералов, нас пустили "в атаку" первыми, и мы, пробегая мимо них с винтовками образца 1891 года наперевес, так дико орали "ур-ра!", что те ошалели - или стараются ребята, или дурят? Решили дело не поднимать: доказать что-нибудь антисоветское было совершенно невозможно.

Коровкин наш был из фельдфебелей царской армии, во время Первой мировой дослужился до ротмистра, носил белую рубаху навыпуск и, несмотря на свое пузо, бегал с нами наравне. Думаю, что еще до начала Второй мировой он был репрессирован.

А еще был Лодыжка - есть такая часть в станковом пулемете, маленькая, горбатенькая, - вот мы и окрестили генерал-майора этим именем. Он страшно волновался, если кто не выходил на утреннюю физзарядку, и сам бегал по комнатам, проверял выполнение своего приказа. Мы на зарядку не ходили, а встречали его дружно повернувшись к нему голыми задницами, стоя, мол, собираемся идти на морозец.

Лодыжка, возмущенный, убегал, а мы ложились досыпать. Сон был особенно сладким.

* * *

А я вот - жив курилка! - сижу, лежу, пишу эту статью в инфарктной палате. К нам, инфарктникам, уважение очевидное, а мне хочется еще написать рассказик о больнице - только не о той, в которой я лежу, но о самой-самой неустроенной, куда "скорая" сбрасывает вшивых и беспаспортных бомжей: демократическое поползновение.

Само собою разумеется, мне очень и очень повезло.

А - результат? А в результате этого везения, этих исключительных в ту пору обстоятельств вышел из меня типичный... совок. И думал я очень просто: если все будут хорошо работать - все и для всех будет хорошо. Вот и вся логика. И - политика.

Видел я своими глазами коллективизацию и раскулачивание, видел так называемый "лесоповал", со стороны видел репрессии 1937-го и других годов, было у меня вполне демократическое детство, но, оказывается, все это прошло мимо меня, не повернуло, не перевернуло моей души, душевного моего состояния.

Первого живого диссидента я встретил, наверное, лет восемь - десять назад, не раньше. Это был Владимир Максимов. Я побывал у него в Париже и что-то напечатал в "Континенте", хотя тот же "Континент" меня раздолбал за аполитичность, кажется.

Хрущевская "оттепель": она меня не только вполне устраивала, но и те оценки, которые Хрущев дал Сталину и сталинизму, те послабления, которые он ввел в печати, казались мне чем-то очень значительным. Чего стоил один только тогдашний "Новый мир"! Я полагал его за максимум и был его постоянным автором.

Вскоре после войны я защитил кандидатскую диссертацию и стал заведовать кафедрой гидромелиорации на том же факультете.

* * *

В период великих строек наш факультет пользовался особой популярностью. Проучившись и год, и два в других институтах, молодые люди, пренебрегая потерей этих лет, шли к нам. Помню, одна очень толковая студентка, ранее закончившая педучилище и два курса педагогического вуза, отвечая на вопросы экзаменационного билета, обязательно спрашивала:

- Вам понятно? Я могу объяснить и по-другому...

Я отвечал, что мне понятно, но, уходя с экзамена с пятеркой в зачетной книжке, она и еще спрашивала:

- Вопросы ко мне есть?

- Вопросов к вам нет...