Надежда Венедиктова - Интимный кайф эволюции

Манифест заканчивался лозунгом: "Используем прошлое для прорыва к реальности!". Заброшенный в Интернет, манифест распространился среди студенчества со скоростью пожара и вызвал вспышку интервенций в прошлое.

Филологиня из Иркутска обнародовала встречу с Александром Невским, отдыхавшим на опушке после охоты, - двадцатилетняя девочка в джинсах подавала кольчугу древнерусскому князю, обстриженному под горшок, и прикасалась к его душе, смущая ее раскованностью эмансипе и жадным интересом к дремучим инстинктам, казавшимся князю страшнее немецких рыцарей.

Калужские братьяблизнецы присутствовали при том, как Цветаева писала стихотворение "Проста моя осанка" - в скудно убранной комнате сидела женщина с замкнутым лицом, поглощающим связи между предметами, скорость поглощения возрастала, и в какойто момент братья утратили свои родственные отношения, а потом и свою принадлежность к биографии и прочим обстоятельствам.

Их человеческое поползло на клеточном уровне и устремилось вдогонку за страстью женщины, проглядевшей жизнь насквозь в поисках мужского отклика и встретившей на выходе темноту и опасность, - близнецы отразили друг в друге инерцию слова, оплодотворенного языком, и спустились в женскую плоть, как в аид, где души смертных еще помнят о своих победах и тень их скорбных криков подобна уносящейся стае птиц.

Каждый изощрялся как мог, но фаворитом сезона стал голубоглазый старшекурсник из Таганрога, написавший дипломную работу о русском ХХ веке, который мог бы вырасти из чеховского целомудрия.

История вдруг обернулась девушкой в цвету, чуткой к шепоту и избегающей толпы. Не социальные противоречия, а человеческое благоухание лежало в основе развития, и общественный договор поражал разнообразием индивидуальной мимики. Утонченная Россия, страналичность, возвела чеховскую интонацию в ранг государственной политики - при встрече с человеком закон обретал свободу, ведущую к дисциплине брачного союза и уюту семейного ужина на веранде, когда сумерки растворяют общение, как жемчуг в вине.

Балетмейстердебютант поставил в Большом театре двухактный "Танец в зеркале" - Чаадаев вместо Кутузова дал Бородинское сражение, стал патриархом славянофилов и написал "Антикартезианские размышления"; Хомяков и Аксаковмладший перешли в католицизм и выступали за отделение церкви от государства, чтобы очистить религиозное переживание от земной печати самодержавия. Рецензенты отмечали экспрессивность стилистических контрастов при единстве хореографического рисунка.

Несколько бомжейинтеллектуалов заявили, что с детства слышат в себе плач Ярославны, обрекающий их на бродячую жизнь, наконец они встретились и объединились в передвижной хормузей великого плача. Теперь им нужна государственная поддержка, ибо они представляют собой национальное достояние.

Через Польшу и Финляндию пассеистический способ прикалываться к действительности проник в Европу и пал на благодатную почву - чинные фольклорные праздники уже поднадоели, а маскарадные битвы и игры в индейцев слишком отдавали нафталином.

Берлин, все еще интимно ощущающий восстановление своей целостности, отозвался новым течением на стыке психотерапии, истории и литературы пациентам начали изменять их прошлое, прорабатывая параллельные биографии, позволяющие выйти за жесткие личностные рамки.

Очень быстро это стало светской модой. Все уважающие себя знаменитости обзавелись несколькими подробными биографиями из прошлых эпох и утверждали, что это чрезвычайно расширяет чувство жизни. Популярная порнозвезда, темногубая, с гибким змеиным телом, прочувствовав себя афинской гетерой и томной маркизой галантного века, сменила любовникаплейбоя на искусствоведаэстета, и в ее игре появилась загадочная двусмысленность, сводящая с ума ее поклонников.

Депутат итальянского парламента, тучный жуир, обожающий танцульки, заказал себе целую серию биографий, выдержанных в рамках политикоадминистративного жанра, - от племенного царька времен Нумы Помпилия до высокопоставленного чиновника муссолиниевского режима. Он гордился последовательностью, с которой переживал эволюцию политического самосознания, и как истинный гурман смаковал перипетии внутренней борьбы между властными позывами к диктаторской позе и акварельной прозрачностью нравственного импульса. Демократическая фаза его развития, растиражированная телевидением и газетами, уже казалась ему лишь очередной ступенью иаковской лестницы, ведущей к совершенству, и он тосковал по парламентским дебатам двадцать второго века, когда угрызения совести народных избранников будут демонстрироваться в виде красочных диаграмм на электронных табло огромных стадионов, куда тиффози будут стекаться не на футбол, а на зрелище нравственных мук.