Надежда Венедиктова - Интимный кайф эволюции

Вскоре появилась компьютерная игра "Петр I", позволяющая прожить биографию пучеглазого царя в разных вариантах, - первый вариант соответствовал историческим фактам, остальные изменяли какойнибудь эпизод его жизни, после чего события развивались по другому сценарию. Последняя версия была глобальной и включала постпетровское развитие России - юного Петра задавила лошадь хмельного стрельца, вместо окна в Европу прорубили просеку в Константинополь, Россия обошлась без декабристов и Октябрьской революции, достигла небывалого расцвета и стала в ХХ веке духовным и технократическим лидером человечества.

На защиту исторического прошлого и логики его развития бросился маститый профессор университета, который неожиданно для себя написал не академическую статью, а эссе, нежное и пронзительное, об одном мгновении из жизни Петра ранним апрельским утром царь вышел из чухонской избы и замер перед колодцем, слабый туман скрадывал очертания деревни, и Петр зарыдал, насухую, всхрапом, от безлюдья и нищеты, от фантомности государства, от того, что друзья не идут дальше горизонта, а женщины дальше постели, от запаха влажного колодезного сруба, от метнувшегося зайцем желания отпустить свою силу в слабость, от ломоты в теле, вдруг ощутившем, что оно не вечно.

Вот, писал профессор, подлинное мгновение, чью доверчивость мы искушаем своими играми, оно дышит и живет, оно питает своими подземными водами нашу отечественную историю, его нельзя уничтожить или заменить, у него своя судьба, свое величие. Все мы вышли из этого мгновения и обязаны ему раскосой привычкой смотреть одновременно на восток и на запад, ощущая свою двурогость как дар и проклятье.

Студенты профессора отыскали место, на котором ютилась когдато чухонская деревушка, разбили палатки и использовали наступившее утро с телячьим восторгом первопроходцев - вживаясь в то давнее Петрмгновение, в июньском холодке рассвета, взбудораженные почти бессонной ночью и присутствием друг друга, они нащупали чары трехсотлетней давности. "Ах!" - выдохнуло утро им в губы, и они невольно сделали шаг вперед - прошлое чувственно роилось в воздухе, осязая пространство и пригибая траву.

Их было шестеро - и небо было на их стороне, высокое, белесое, небо недели и конца второго тысячелетия, но то, что когдато имело место и время, теперь обладало еще и их соучастием, их готовностью отдаться во власть. Невидимое выделяло плоть, его соблазн был свеж и дремуч.

И они подставили свои юные жизни, как ладонь под струю. А струя утянула их на дно - они осязали Петрасверстника, дергающего плечом, в необузданном царе, они судорожно взрослели вместе с ним и преломляли его судьбу, как черствый хлеб, крошки которого склевывало воронье на трупах, устилавших обочину царской скачки к прогрессу.

Они сообща владели мгновением, в тесных объятиях которого полюбили себя за вонь и величественность прошлого и научились отставать от своей походки, навязанной эпохой биде и Интернета. Прошлое использовало их, как парус, чтобы поделиться одержимостью. Они получили свою долю и потрясенно промолчали в ответ, как если бы утро покончило самоубийством у них на языке, обнажив немоту как беспредельность общения.

Позже, в ночь на Ивана Купалу, те же студенты, собрав уже весь курс и вдохновившись знаменитым эпизодом из фильма "Андрей Рублев", устроили языческий праздник на берегу реки в шестидесяти километрах от Петербурга.

Нагота, белеющая между деревьями, делала разделение полов трогательным и беззащитным - и погружение в речную воду не смыло привкуса пикника, лишь придав гулкость голосам и смеху.

Обольщение оказалось слишком стремительным - они были только что рождены в эту ночь и не смогли освоить ее древнее содержание, ее темный логос остался на уровне вакхических криков, не соскользнув в плоть, не взбудоражив ее воинство. Несколько вспышек юношеской страсти в укромных уголках лишь продолжили цивилизацию, а не опрокинули ее в костер.

Но кожа впитала ночную свободу бега и прыжков в воду, колдовскую объемность леса, размножившего присутствие человеков, - они увезли в город тела, поверхность которых чуралась одежды и требовала движения, ее память обособилась, кожа обрела самодовлеющее прошлое.

Из каникулярного озорства и бунта юношеской кожи родился студенческий "Манифест пассеистов" - настоящее изжило себя, оно стерильно и почти лишено вкуса и запаха, его нельзя потрогать руками, оно утекает меж пальцев, как вода в песок, современная цивилизация выхолостила жизнь, превратив ее в придаток к рынку товаров и услуг, мы все, как тень отца Гамлета, на обочине действительности.