Array Коллектив авторов - Рождественские и новогодние рассказы забытых русских классиков

Та к вот, господа, при этом-то горьком случае я напился в первый раз в жизни и тут же всем моим приятелям, с которыми, впрочем, в первый раз встретился, рассказал свою горестную историю…

Тогда все начали смеяться надо мною, так что я, как ни был пьян, все-таки чуть не умер от стыда. И стали они с разными насмешками надо мною расспрашивать меня обо всем подробно; я решился уж заодно признаваться и подробно – признался и в том, что не больше как полчаса тому получил от Владимира Андреевича двадцать тысяч, которые у меня в кармане. Когда я признался во всем этом откровенно, они вдруг перестали смеяться надо мною и начали глубоко сожалеть обо мне, сказали, чтоб я распорядился об ужине, и вдруг сами начали распоряжаться всем, а потом начали громко сожалеть обо мне и осуждать мою жену и Владимира Андреича. Потом начали шуметь и сговариваться о чем-то таком… Стали поздравлять меня и просить у меня денег, и я бросил им свой бумажник; они кинулись на него и снова зашумели между собою. Мне было очень весело, и я все хохотал, а приятели мои уже затевали драку. Тут явился трактирщик, разобрал дело, отобрал у них мои деньги, пересчитал и отдал буфетчику на сохранение, а мне оставил какую-то небольшую бумажку. Приятели сначала горячились, а потом уговорили меня идти с ними ночевать куда-то. Трактирщик хотел отправить меня домой с своим служителем, но я не захотел: мне было так весело на ту пору, что я хотел провести время с приятелями, и так как я уже был совершенно «готов», то меня вели под руки два человека, еще не совсем готовые… Ну и привели меня куда-то, бросили на диван, вынули у меня из кармана бумажку, которую оставил мне трактирщик, и больше я уж ничего не помню: я совершенно обеспамятел и очнулся только на другой день, часов в десять, от толчков, которые кто-то давал мне под бок.

Я открыл глаза и увидел одного из вчерашних приятелей. Он сказал мне, чтоб я вставал и шел поскорее с ним. Я повиновался; голова у меня трещала, и я чувствовал уныние смертельное.

Приятель уже на пути признался мне, что он даже в должность свою не пошел для того только, чтоб сохранить меня, что скоро, может быть, через час, а не то так и следом за нами появятся прочие приятели, которых я угощал вчера; что они будут всячески стараться искусить и соблазнить меня, потому что они известные во всем Петербурге мошенники и живут только тем, что шляются по всем трактирам, привязываются к хорошим посетителям, подбираются к пьяным и обирают их или затевают ссору с мастеровыми и простыми русскими людьми, сами на себя накликают пощечину или другой какой гостинец, а потом уж тянут бедного, запуганного человека в полицию: ты, дескать, кто таков? Я вот каков – благородный дворянин; плати, говорит, такой-сякой, – бесчестие по рангу – наличными деньгами! Вот какие были приятели, на которых наткнулся я в этом трактире, и я был очень благодарен ему, что он предупредил меня; он притом напомнил мне, где я оставил деньги на сохранение по его совету, и пояснил, что готов даже на виселицу и к самому черту, только бы сберечь меня.

Мы пришли в трактир. Я потребовал свои деньги, и мне их отдали; потом я хотел угостить приятеля за его попечения обо мне, но он поблагодарил меня и сказал, что ничего от меня не хочет, а старался за меня по доброте души, как за своего брата родного, как за себя самого, а впрочем, если мне угодно, он готов сделать мне компанию, чтоб меня не обидеть, только не здесь, а в другом месте, потому что сюда, того и смотри, нагрянут вчерашние приятели. Я согласился идти, куда он хочет, и он повел меня отсюда в другой какой-то до крайности гадкий, но, по его словам, совершенно безопасный для меня трактир. Там он посоветовал мне опохмелиться, чтоб голова не болела, и тут же сам распорядился о похмелье… При этом случае, господа, я в первый раз узнал, что значит для пропащего человека похмелье, и почему он тоскует с похмелья, и почему он напивается усердно с похмелья…

Потом он стал рассказывать мне, какая с ним самим случилась история: есть у него жена и дети, а содержать их нечем, и холодно притом, места порядочного или хоть какого-нибудь он не имеет, а времена пришли скверные, дворник из квартиры гонит, да сверх того его обокрали на днях – все будто бы именье, какое там у него было, повытаскали из квартиры. После того он заплакал горькими слезами и потребовал закуску и вина; потом кинулся ко мне на шею и начал меня целовать и называть благороднейшим человеком в мире. При этом случае пришло мне в голову, что я не знаю даже, как зовут моего приятеля, и спросил у него. Он отвечал, что имя и звание человеческое ничего не значат, главное дело – душа, впрочем, он не отпирается, что зовут его Лукьян Карпович Судаков и звание имеет – как все, а денег – ни гроша. Я предложил ему двадцатипятирублевую бумажку, чтоб его не обидеть, взаймы. Он залился горючими слезами и сказал мне, что век свой не встречал такого благородного человека и что недаром он почувствовал ко мне приятельское расположение еще вчера, как только я вошел в трактир город Новый Китай. Потом признался он мне, от искреннего сердца, что если уж так, то дал бы я ему сто рублей ассигнациями на две недели, что ли, а он по гроб свой не забудет моего добра. Я снова начинал хмелеть; головная боль у меня прошла, и мне становилось почему-то весело, так что я часто ни с того ни с сего принимался смеяться и хохотать. Я дал ему сто рублей и предложил съездить со мною в мою квартиру; он согласился. По дороге мы останавливались у разных заведений, чтоб подкрепиться, и я уж не помню, как очутился в своей квартире. На другой уже день хозяин мой, все тот же Макар Иваныч Горчицын, сказывал мне, что приехал я с кем-то в жалостном состоянии, что человек, который меня привез, очень заботился о том, чтоб уложить меня спать, и долго со мною возился, и ушел тогда уже, когда я уснул. В это время я чувствовал те же страдания, что и накануне, – и вдруг вспомнил, что можно поправиться.