– Расскажите, если это может облегчить вас, мы готовы слушать…
– Вот как-с: я жил в Семеновском полку… нет, виноват, жил я в Измайловском полку, в Четвертой роте, у отставного полотера Макара Иваныча Горчицына… отец его был тоже отставной полотер – только умер давно, и я его не знаю, а Макара Ивановича Горчицына знаю: человек был хороший. У него-то я нанимал комнату, целую особую комнату, веселую, с зелеными бумажными обоями, теплую, с садиком под окнами… и обед у меня был пристойный – за обед я платил особо, по пятиалтыннику за обед, а за квартиру десять рублей в месяц, так мне еще оставалось из жалованья на разные шалости и на черный день рублей, может быть, пять с полтиною или и шесть… Счастливо я жил в то время! Бывало, соберемся, всё молодежь, народ веселый, у меня притом была гитара, а Самсон Давыдыч умел играть на гитаре, а Митя Кочергин, бывало, поет… а потом, знаете, на Острова, бывало, если лето, а если зима, так в трактир, бывало, завернем и примемся пить чай, а тут нам музыка всякая почище Самсон-Давыдычевой музыки – увертюры, арии, и все, бывало, сыграет орган, а мы слушаем да чаек попиваем; а первого числа так уж всенепременно и кутнем в складчину – вот какое времечко было золотое!
Евстигней Лукьяныч опустил пальцы в табакерку и, не найдя табаку, продолжал:
– О службе говорить нечего. Чин я имел изрядный, асессорский, только жалованьишко маленькое. Мне хотелось больше. Не потому, чтоб уж в самом деле я нужду терпел большую, а потому, что всякий молокосос шел вперед, а я как будто застыл на одном месте и с одним окладом. Притом же я был горячего характера и свою имел амбицию; я и принялся ходатайствовать у Владимира Андреича, моего благодетеля, что сделайте же милость, окажите защиту и покровительство, войдите в мое положение, заставьте по гроб мой молиться за вас. Владимир Андреич долго отнекивались, говорили, что не знают, какое из меня сделать употребление, что мне надобно годиться к тому же, к чему годятся другие выскочки, молокососы, ученые, тогда, говорили, и оклад был бы соразмерный… Но я все-таки не переставал утруждать его при случае, так что Владимир Андреич однажды разгорячились и спросили у меня гневно: да что у вас, сударь, есть, что ли, нечего? Что у вас семейство обширное – виноват я, что ли, что вы обзавелись обширным семейством?
«Владимир Андреич! – отвечал я, воистину с чувством отвечал и с горькими слезами. – Богом клянусь вам, что никакого семейства я не имею, хоть извольте навести справку; я один как перст на белом свете, я, Владимир Андреич, круглый, бесприютный сирота, а вы у меня один отец и благодетель!» Когда я объяснил Владимиру Андреичу все, что у меня было на душе, они как будто пришли в сердечное умиление и опять спросили у меня, что я, стало быть, не женат, и почему ж это они считали меня женатым? Я тотчас и на этот счет отклонил от себя всякое сомнение, объяснил, что женат не я, а другой Переулков, не Евстигней Лукьянов, а Лука Иванов, в другом ранге состоящий и в другом столе, и что этот Переулков мне вовсе чужой человек, даже вражду питает ко мне и, происходя из ученых, занимается не столько делом, сколько стихотворством, несвойственным благонамеренному человеку. Тут Владимир Андреич поняли совершенно мое положение, осведомились, что я за человек такой нынче, то есть на ту пору, и что получаю, и когда я отвечал откровенно, что, по милости его, отца моего и благодетеля, я такой-то и пятьсот ассигнациями; они вновь пришли в умиление, сказали, что я действительно жалкий человек, а впрочем, если уж я не обязан семейством, то помочь моему горю можно легко; и сказали, чтоб я пришел к ним через три дня, а они в то время все обдумают. Я и пришел. Владимир Андреич сказали, что много думали о том, чтоб помочь моему горю, и придумали наконец, что мне следует жениться. Я поклонился, поблагодарил и объяснил Владимиру Андреичу, что по незначительности своей и по совершенной бедности никаких видов на женитьбу не имею. Они отечески посмеялись надо мной и сказали, что выбрали уже для меня невесту совершенно по мне, что есть одна прекрасная особа, которой недостает только порядочного имени, чтоб занимать приличное ей место на белом свете, что порядочное имя есть у меня, и что если я хочу, так вот как: мне сочетаться законным браком с нею, с прекрасною то есть особою и мещанкою Надеждою Львовною Закоулковою, которую «опекают» они сами, Владимир Андреич. Тогда, значит, по заключении законного брака они выдадут в собственные мои руки двадцать тысяч бумажками (в те поры бумажки ходили) и потом уж в мои дела не станут вмешиваться, я могу жить себе на покое, кутить или Богу молиться – что мне угодно.
Читать дальше