Константин Воробьев - Крик

- Ты чего замолчал? - спросила Маринка.

- Думал, - сказал я.

- О чем?

- О себе... И о тебе тоже... Знаешь, у нас все с тобой должно быть хорошо и правильно! Давай поженимся...

То, что я сказал - поженимся, отозвалось во мне каким-то протяжным, изнуряюще благост-ным звоном, и я повторил это слово, прислушиваясь к его звучанию и впервые постигая его пугающе громадный, сокровенный смысл. Наверно, Маринка тоже ощутила это, потому что вдруг прижалась ко мне и притаилась.

- Поженимся! - опять сказал я.

- Что ты выдумываешь,- произнесла наконец Маринка.- Где же мы... Война же кругом!

- Черт с нею! - сказал я.- Мы поженимся так пока, понимаешь? А после войны только будем как настоящие муж и жена. Хорошо?

- Что ты выду-умываешь!..

- Завтра поженимся, в день моего рождения...

- Господи! Что ты говоришь? - воскликнула Маринка, и в эту минуту она была очень похожа на свою мать, когда та увидела лошадь в сенцах и сказала: "Господи".- У меня же тоже двадцать второго ноября день рождения! Ты вправду?

- Ну да. Двадцать один стукнет. Ты думаешь, я молоденький?

- Не-ет, я и не думала... А мне тоже восемнадцать стукнет. А ты думал, сколько?

- Пятьдесят шесть,- сказал я.

- Что ты! Маме и то сорок пять только!..

- Дурочка ты!..

Возвращался я бегом, и подмерзший снег не скрипел, а пел у меня под ногами, и мысленно я пел сам, и со мной пела вся та ночь - чутко-тревожная, огромная, заселенная звездами, войной и моей любовью. Я хорошо понимал, что моя радость "незаконна",- немцы ведь подходили к Москве, но всё равно я не справлялся с желанием поделить свое счастье поровну со всеми людьми.

В окопе с дежурным отделением был Васюков.

- Как дела? - спросил я его.

- Все в порядке,- ответил он.- А у тебя?

Мы сошли с ним к проволочному заграждению, широкой кривулиной уходившему в лунно-дымную даль центра обороны. На кольях и на колючей основе проволоки мерцали блестки легкого инея, и все это безобразное нагромождение казалось теперь осмысленно безобидным, нарядным, кружевным.

- Послушай, Коля... Понимаешь, я женюсь! Завтра женюсь,- бессвязно и благодарно сказал я Васюкову. Он посмотрел на меня, отступил в сторону и спросил, давясь хохотом:

- Только жениться? А иначе, значит, никак? Молодец девка!..

Я ударил его дважды, и в окоп мы вернулись порознь.

Никто из нас по-настоящему не нюхал еще войны. Пока что мы ощущали ее морально и только немножко физически, когда рыли окопы. Мы не встречали ни убитых, ни раненых своих, не видели ни живого, ни мертвого немца. Мы видели лишь - да и то со стороны - вражеские самолеты. Они всегда пролетали большими журавлиными стаями, и рев их надолго заполнял небо и землю. Я никогда не слыхал, чтобы в этот момент кто-нибудь произнес хоть слово. Тогда бойцы почему-то избегали смотреть друг на друга, торопились закурить, и лицо у каждого было таким, будто он только что получил известие о несчастье в доме. Зато надо было слышать тот по-русски щедрый приветственно-напутственный и ласковый мат по адресу своего самолета, когда он появ-лялся в небе! Заслушаешься и ни за что не утерпишь, чтобы не прибавить чего-нибудь и от себя...

Утро дня моего рождения выдалось крепким, ясным и звонким. Взвод занимался гречневой кашей с салом, когда над нами появился странный самолет с прямоугольным просветом в фюзеля-же. Такого я еще не видел. Небо было бирюзово-розовым, и самолет казался на нем как грязная брызга. Он повис над нашим окопом, и мы отчетливо видели белые кресты на его крыльях и слышали натужно-вибрирующий гул моторов.

- Разведчик ихний,- не глядя на меня, сказал Васюков.- Разрешите мне из ПТР... Может, ссажу!

Я сказал: "Действуйте" - мы были теперь на "вы",- и он бросился к Крылову за ружьем, но долго не мог прицелиться - самолет кружил прямо над нами, а длина ПТР достигала двух метров, и его не на что было приладить.

- Кладите ствол на меня! - приказал я и уперся руками в стенку окопа. Васюков так и сделал. Ствол ружья плотно прилегал к моему левому уху, и я на всякий случай зажмурился и раскрыл рот. Выстрел я ощутил спиной и головой, наверно, так чувствуешь себя после удара колом.

- Ну, что? - крикнул я.

- Не берет сразу,- отозвался Васюков.- Станьте-ка повыше...

Я стал, а он, повозясь и покряхтев сзади меня, снова ударил.

- Ну,- крикнул я.

- Не берет, гад! Станьте пониже...

- Стань сам, раз не умеешь стрелять! - сказал я, но сразу мне не удалось освободиться от ружья,- Васюков, видать, налег на приклад, заорав что-то несуразное:

- Ага-а, располупереэтак твою...