Константин Воробьев - Крик

- У бойцов на ногах,- ответил я.

- На ногах? - опешил майор.- Сейчас же возвратить! Немедленно! Самому!

- Есть возвратить самому! - повторил я и обернулся к окопу: - Разуть валенки-и!

Я любил в эту минуту Калача. Любил за все - за его рост, за то, что он майор, за его ругань, за то, что он приказал мне самому отнести валенки в амбар... Они все, кроме двух пар, были изрядно испачканы землей и растоптаны, и бойцы начали чистить их, а Васюков, когда удалилось начальство, спросил меня:

- Может, вдвоем будем таскать?

- А ты не слыхал, что сказал майор? - ответил я.- Мне одному приказано.

- Да откуда он узнает!

- От стукача, который доложил ему!

- Это верно,- вздохнул он.

Я захватил под мышки шесть пар валенок и побежал к амбару, и за дорогу раза три складывал валенки на землю и поправлял на себе то шапку, то ремень и портупею. Сердце у меня давало, наверно, ударов полтораста в минуту, и когда я увидел запертые двери амбара, то даже обрадовался - я боялся увидеть Маринку днем, боялся показаться сам ей.

Я долго сидел на крыльце амбара - курил и глядел в поле, и когда от махры позеленело в глазах, неожиданно решил идти за Маринкой.

В селе оказалось много изб с палисадниками, и я выбрал тот, где кусты были погуще, и, ссыпав валенки во дворе, постучал в двери сеней. Я на всю жизнь запомнил дверь эту - побеленную зачем-то известью, с засаленной веревочкой вместо ручки. Большими печатными буквами-раскоряками пониже веревочки объявлялось:

"МАРИНКА ДУРА"

Открыл мне пацаненок лет семи, это был Колька, Маринкин братишка, как узнал я потом.

- Марина Воронова тут живет? - спросил я его.

- Она сичас не живет,- сказал Колька,- она за водой пошла.

Я сошел с крыльца и увидел Маринку, входившую с ведрами в калитку. Заметив меня, она даже подалась назад и покраснела так, что мне стало ее жалко.

- Вот принес валенки, сказал я вместо "Здравствуй".

- Не налезли? - виновато спросила Маринка. Ближнее ко мне ведро раскачивалось на коромысле, и вода плескалась на мои сапоги.

- Налезли,- сказал я,- но приказано вернуть. Все. Ясно?

- Ага,- сказала Маринка.- Сейчас выйду. Подождите...

Я подобрал валенки и пошел со двора, но меня окликнул Колька:

- А ты красноармеец или командир?

- Командир,- сказал я, и в это время из сеней вышла Маринка, и я был благодарен Кольке за его вопрос: мне казалось, что она тоже не знает, что я лейтенант, хоть и младший.

По улице села мы прошли молча - я впереди, а она сзади, и когда на околице я оглянулся, Маринка остановилась и начала хохотать, как сумасшедшая, взглядывая то на мое лицо, то на валенки. Конечно, я, наверно, был смешон до нелепости.

- Ну и что тут такого? Подумаешь! - сказал я, выронил валенки и пнул их ногой. Обессилев от смеха, Маринка повалилась прямо на снег. Я кинулся к ней и губами отыскал ее рот.

- Увидят же... все село... бешеный,- не просила, а стонала она, да мне-то что было до этого? Хоть весь мир пускай бы смотрел!

Кое-как мы дошли до амбара,- как только она начинала хохотать, я бросал валенки и целовал ее. На крыльце амбара она пожаловалась:

- У меня уже не губы, а болячки. Хоть бы не кусался...

- Больше не буду,- сказал я.

- Да-а, не будешь ты...

Разве мог я после этого сдержать свое слово? Когда я вернулся в окоп за очередной порцией валенок, взвод мой гудел, как улей:

- Товарищ лейтенант! Давайте отнесем разом, и шабаш! Что же вы будете мотаться один до обеда?!

Знали бы они, что я согласен "мотаться" так не только до обеда, а хоть до конца своей жизни. Конечно, я не позволил бойцам помочь мне, сославшись на приказ Калача...

Подходя к амбару, я еще издали услыхал музыку Маринкиного голоса. Она пела "Брось сердиться, Маша".

То, чего я больше всего боялся и не хотел - возможного марша вперед, в этот день не случилось: мы остались на месте. Я чуть дожил до темноты: в двадцать ноль-ноль мы догово-рились с Маринкой встретиться у амбара. Перед моим уходом у нас состоялся с Васюковым мужской разговор.

- Почапал, да? - мрачно спросил он.- А что сказать, ежели начальство явится?

- Скажи, что я забыл свою расписку на валенки. Скоро вернусь.

- Порядок! - сказал Васюков.- Гляди, распишись там как моложено. В случае нужды - свистни. Поддержу...

Я поманил его подальше от окопа.

- Если ты хоть один раз еще скажешь это, набью морду. Понял? - решенно пообещал я.

- Так я же думал... Я же ничего такого не сказал,- растерянно забормотал он.- Мне-то что?

На следующий день утром через ручей переправилась какая-то кавалерийская часть. Маленькие заморенные кони были одной масти - буланой, и до того злы, что кидались друг на друга. Они трудились в улице села, привязанные к плетням и изгородям, а кавалеристы шли и шли с котелками к нашим кухням. Изголодались, видать, ребята.