Перси Биши Шелли - Цастроцци. Перевод Александра Волкова

Конь Бернардо, изнуренный непомерной усталостью, рухнул на землю; конь Цастроцци был едва ли в лучшем состоянии. Они остановились.

– Что ж, – воскликнул Цастроцци, – должны ли мы оставить поиски? О, боюсь, что должны; наши кони не могут двигаться далее – проклятые кони! Но продолжим наш путь пешком. Верецци не скроется от меня – ничто теперь не задержит довершения моей мести!

Пока Цастроцци говорил, его глаза пылали нетерпеливым мщением; стремительными шагами он направился к югу пустоши.

День медленно занимался; усилия злодея отыскать Верецци по-прежнему оставались тщетными. Голод, жажда и усталость, словно бы войдя в сговор, вынудили их прекратить погоню; время от времени они ложились на каменистую почву.

– Не самое удобное ложе, синьор, – пробормотал Уго.

Цастроцци, чьи мысли были всецело сосредоточены на возмездии, не расслышал его, но, вновь ободренный неуемным мщением, оторвался от земного лона и, бормоча проклятия безвинному предмету своей ненависти, устремился вперед. День проносился, подобно утру и предыдущей ночи. Они едва утоляли голод дикими ягодами, росшими среди кустов вереска; но жажда лишь распалялась, когда они пили из солоноватых водоемов, встречавшихся им по пути. Вдруг вдалеке они заметили рощу.

– Возможно, там скрывается Верецци – день жарок, а ему, должно быть, хочется отдохнуть, как и нам, – сказал Бернардо.

– Верно, – отозвался Цастроцци, и они направились к роще. Они скоро добрались до ее опушки; то была не роща, а бескрайний лес, простиравшийся на юг до самого Шауффхаузена. Они вступили в него.

Над их головами возвышались громадные деревья, сдерживавшие полуденный зной; мшистые ложбинки между = корней приглашали к отдыху. Но Цастроцци, обращая мало внимания на столь прекрасное зрелище, торопливо оглядывал каждую впадину, которая могла бы послужить укрытием для Верецци.

Тщетны были все его поиски, бесплодны были его старания; однако же он не прекращал их, хотя, ослабнув от голода и утомившись от усилий, едва не падал на травяной покров. Рассудок его был выше телесных тягот, ибо, ободряемый мщением, не ведал усталости.

Уго и Бернардо, изнемогая от непомерной усталости, какими бы сильными ни были эти душегубы, в беспамятстве валились на землю.

Солнце клонилось к закату; наконец оно скрылось за горами на западе, и последний его отблеск позолотил маковки деревьев. Вечерние сумерки быстро сгустились.

Цастроцци присел на гниющий ствол упавшего дуба.

Небеса были ясны; синеющий эфир усеивали бесчисленные мириады звезд; вершины величественных деревьев печально колыхались от ночного ветра, в то время как лунный луч проникал порой сквозь их сплетенные ветви, отбрасывая смутные отсветы на темное мелколесье.

Уго и Бернардо, охваченные непреодолимым оцепенением, опустились на росистую траву.

Зрелище столь прекрасное, зрелище столь близкое всякому, кто может с отрадой размышлять о своей минувшей жизни и с восторгом невинности заглядывать в грядущее, плохо согласовалось со свирепой душой Цастроцци, который, волнуемый то мщением, то мучительным раскаянием или противоборствующими страстями, не был способен ни почерпать отраду в минувшем, ни предвидеть счастья в грядущем.

Несколько времени Цастроцци просидел, погруженный в терзавшие душу раздумья; и хотя совесть на краткий срок отразила его прежнюю жизнь в видениях ужаса, его сердце вновь ожесточилось яростным мщением; распаленный образами неутолимого возмездия, он поспешно поднялся и, разбудив Уго и Бернардо, продолжил путь.

Ночь была тихой и ясной; лазоревое сияние искристого небосвода не омрачалось ни единым облачком, безмятежность атмосферы не нарушал ни единый ветерок.

Цастроцци, Уго и Бернардо продвигались далее в лес. Они не вкушали пищи, помимо диких лесных ягод, и желали добраться до какой-нибудь хижины, где могли бы восстановить силы. Некоторое время властвовала глубокая тишина, не нарушаемая ничем.

– Что это? – воскликнул Цастроцци, указывая на большое великолепное здание, зубчатые стены которого показались над высокими деревьями. Оно было выстроено в готическом стиле и выглядело обитаемым.

Стрельчатые окна здания величественно устремлялись ввысь; чистый лунный свет серебрил их решетчатые узоры, являя разительную противоположность мрачному сумраку сводов. Вперед выдавался массивный портик; они направились к нему, и Цастроцци попытался открыть двери.

Внимание Цастроцци привлекла раскрытая створка одного из окон.