Александр Фёдоров - Его глаза

Она опешила от этих слов, но лишь на одно мгновение, ревнивая ярость толкала ее вперед:

— Ах, ты не знаешь. Ты не знаешь, что гораздо легче уйти от мертвого, чем от живого.

— Зачем же было тогда спасать меня от смерти, — потрясенный цеплялся он за прежнее.

— Ах, ну, мало ли что! Она сама, может быть, не была уверена. А теперь я знаю, она получила от него письмо. Она скрыла от тебя, но она получила от него письмо.

Эта мелочь показалась ему самой страшной. Стиснув руки, трясущимися губами, он бормотал, как бы моля пощады:

— Это невозможно! Это чудовищно! Предательство!

— Да, да, чудовищно! Но если одна могла выжечь твои глаза, изуродовать твое лицо, почему этой не совершить предательство.

Эти доказательства вырвались у ней в каком-то мрачном вдохновении, и она, наконец, сама в них поверила и увидела их власть над ним.

Ошеломленный, он зашатался и поднял руки, ища опоры, чтобы не упасть, и, верно, упал бы, если бы она не поспела к нему и не помогла подойти к дивану.

Но в ту минуту, как он готов был опуститься на диван, ударил колокол.

Весь вздрогнув, с диким сдавленным криком он вскочил и ринулся к двери.

Мать схватила его за руку.

— Если это случится… — проговорил он, дрожа под продолжающейся звон полуночного колокола.

Она перебила его:

— Пусть все падет на меня.

Но каждый новый удар будил и ее самое от этого кошмара. Раскаяние заметалось в ней. Он уже спасен. Если там несчастье случилось, может быть, не поздно спасти и ее? И она забормотала, как бы успокаивая его:

— Если хочешь, поедем к ней. Поедем к ней. Мы успеем, так близко.

— Поздно.

— Еще полночь не пробила.

Пятый удар томительно и нудно разливался в воздухе, отягощенном тишиной.

И вдруг под этот удаляющийся звон раздались быстрые шаги по гравию.

Он мгновенно узнал эти шаги и вскрикнул от неожиданности.

— Она! Это она!

Мать сначала не поверила, но он твердил:

— Она, она!

И ее от каждого звука, этих шагов, от каждого слова его, охватывала злая, торжествующая радость.

— А-а, — протянула она, чувствуя, как сваливается с нее эта гора. — Я говорила. Я говорила! Она бежит убедиться, что все кончено.

Эта ярость торжества на миг передалась и ему.

— Тем лучше! — с ожесточением воскликнул он. — Тем лучше.

С поразительной ясностью представил, как она будет поражена и растеряна, увидев его живым, убедившись, что он проник ее предательство.

Только ради этого, ради одного этого, он желал бы хоть на один миг иметь глаза, чтобы насладиться ее поражением.

Но этот злобный взрыв погас в то же мгновение. С трудом удерживаясь за косяк двери, чтобы не упасть, он зашептал:

— Я не могу. Ты, ты говори с ней.

И, перебирая рукой по стене, он потянулся к дивану и почти теряя сознание, упал на него.

Шаги были уже у дверей, и мать, гордо выпрямившись, пошла навстречу.

Она встретила запыхавшуюся девушку на самом пороге дома.

Полночь уже пробило, и последний звон дрожал в саду певучей зыбью.

Тяжело дыша, та не могла выговорить ни слова к только с широко открытыми глазами растерянно протянула руки, точно хотела прорваться в дверь.

Но холодный, спокойный голос обрушился на нее, как ледяная струя.

— Ну, вот, мы не ошиблись. Мы поняли вас. Мы не сомневались, что вы останетесь целы и невредимы.

Трудно было сразу понять. Одно было ясно, что он жив, и сердце радостно успокоилось.

Она сделала движение вперед, но мать загородила своей высокой победоносной фигурой дверь.

— Я хочу видеть его.

Мать едко усмехнулась, спрашивая:

— Живым или мертвым?

— Что говорите вы?

— Вы знаете, что я говорю. Зачем вы спешили сюда в полночь?

— Чтобы спасти, предупредить.

— Для этого надо было прийти хоть за четверть часа до полуночи.

От этих слов она захолодела, все еще не понимая их истинного смысла.

— Да успокойтесь. Он не так был доверчив, как вы надеялись.

Точно распахнулась черная завеса и за ней открылась зияющая бездна человеческого непонимания и жестокости. Все стало ясно и мертвенно-спокойно.

Пред нею все еще стояла холодная враждебная фигура и злорадно ждала оправданий с ее стороны.

Но ей уже было все безразлично. Не говоря ни слова, она повернулась и тихо пошла прочь.

«Вот и все кончено, — возвращаясь домой, думала она с новым чувством облегчения. — Скоро, скоро не будет ни лжи, ни притворства, ни насилия над собой.

Как хорошо».

Но этими словами никак нельзя было определить того сложного чувства, которое она переживала, и переживала не всем своим существом, а как будто ничтожной частью его, одним тайником сердца, одной клеточкой мозга, связанного с этим тайником.