Так значит, действительно, жить незачем.
Он хорошо знал, где стоял графин с водой. Пошел к нему уверенно, нащупал стакан, и когда из графина лил воду в него, рука не дрожала.
Он вернулся к столу, поставил стакан; медленно опустил руку в карман за порошком; и рука там замерла.
Сама собой родилась мысль: ведь двенадцати еще нет.
— Двенадцати еще нет, — повторил он вслух, точно оправдываясь перед кем-то. И подумал: «Где же мама? Почему не приходит мама?»
Представил себе ее, как она будет страшно потрясена. Может быть, не переживет: слишком много было пережито.
И сердце цепко и больно захватила острыми когтями жалость.
Для матери и такой он дорог. Не есть ли это единственная, истинная любовь? Она бы никогда и ни за что не захотела его смерти.
Он как будто не звал эту мысль, она пришла сама, но ухватился за нее и с едкой горечью повторил:
— Да, она бы никогда, ни за что не захотела моей смерти.
Он умышленно открыл в коридор дверь своей комнаты, чтобы мать увидела огонь и поняла, что он не спит.
И отчего она не идет? Ведь она никогда не ложится спать, не простившись с ним. А вдруг она легла?
Его охватил ужас. Захотелось крикнуть: «Мама!» Но он удержался.
Не сдерживая шума шагов, он прошелся по комнате и уронил стул. Остановился. Прислушался.
За дверью отозвалось движение.
«Она идет», — облегченно подумал он. Подошел к столу и торопливо вынув из кармана порошок, положил его на стол рядом со стаканом.
Как это он сделал, сам не знал. Гадливое чувство к себе охватило его, он поспешил взять обратно, но порошок не попадался, и в это время вошла мать.
Она подозрительно взглянула на его нервные торопливые движения и быстро подошла к столу. Прежде, чем он успел нащупать порошок, она уже положила на него руку.
— Это что такое?
Его рука коснулась ее руки.
— Мама, не тронь.
— Что это такое?
— Да нет, это пустое… лекарство. Отдай.
— Не отдам, прежде чем не попробую сама.
— Мама! — испуганно крикнул он.
— А, так вот какое это лекарство, — с похолодевшим сердцем произнесла она.
— Говорю тебе, вздор, пустое.
— Ну, значит я могу его принять.
— Ах, мама, мама, зачем ты меня мучаешь.
Тогда она тихо взяла его за руки, усадила на стул, стала возле него на колени и дрожащим от собравшихся в груди рыданий голосом заговорила:
— Мальчик мой, мальчик, что ты задумал?
Рыдания неожиданно для него самого внезапно прорвались сквозь толщу всего пережитого за эти часы. Он ухватил руками ее шею и прижался к ней, как бывало в детстве в покаянные минуты, когда она своей любовью и лаской вызывала в нем сознание в его проступках.
Она также не могла сдержать рыданий; лаская его волосы, лицо, руки, она роняла на эти руки слезы и говорила:
— Мальчик мой, родной мой мальчик. Как ты мог… ведь я все понимаю. Как ты мог не пожалеть меня… меня… твою маму, у которой ты один…
Он всхлипывал, как ребенок, и сквозь эти всхлипывания вырывались слова:
— Я не могу… мы условились.
— Условились! — отшатнувшись от него, вскрикнула она.
— Да, да, условились. Условились умереть вместе в полночь.
— В полночь! — неестественным голосом выкрикнула она и поднялась на ноги и с внезапной яростью заметалась по комнате, ища часы и повторяя:
— В полночь… условились в полночь.
— Ты не должна меня удерживать… не можешь… это будет подло… мы условились, — поднявшись со стула, протягивая к ней руки, с отчаянием и мольбой стонал он. — Отдай мне яд, отдай.
— Ни за что! И ты думаешь, что она там так же, как и ты, готовится к смерти, — обратила она свою ярость на ту. — О, я понимаю все, что она сейчас затеяла.
— Как тебе не стыдно.
— Ты глупец! — резко вырвалось у нее. — Ты наивный и доверчивый глупец. Подумайте, как это просто, дать яд, самой уйти, заставить умереть и кончено. Как это просто. Кто узнает, что вы условились умереть вместе?
— Мама!
— Да, да, ты не думай… ты не думай, что она умрет.
— Мама, ради Бога… Раз ты помешала мне, помешай и ей, беги к ней, беги к ней.
— Вздор, ей просто надо было от тебя избавиться. — Не помня себя, едва ли понимая, что делает, нанесла она ему жестокий удар. — Ей есть для кого это сделать. Это так просто… так просто: ты умрешь, а она выйдет замуж за Дружинина.
Он остолбенел; те смутные подозрения, которые у него зарождались в этот вечер, вдруг выросли, раздулись, как злокачественный нарыв, но он затряс головой, отвергая это дикое предположение.
— Нет, нет, ты не смеешь так думать. Я сам предлагал ей уйти от меня. Слышишь, я сам.
Читать дальше