Николай Ашешов - Раны любви

— Понимаете, вы мне противны… Мне противно физическое прикосновение мужчины…

И Марийка с той же гримасой отвращения бежит по саду быстрыми, мелкими шагами и скрывается среди теней деревьев…

Костя сидит, как у края пропасти.

И решает, что теперь уже поздно; что теперь пора шагнуть в нее…

Через полчаса Костя сидел в Красном переулке в кабачке у Нухима.

Герб он снял. Пряжку на куртке с литерами гимназии перевернул. Сидел он гордо и красиво. Метали искры глаза. Яркий румянец переливался волнами то гнева, то застенчивости… Губы кровянились от непрерывных, ревнивых укусов острых зубов. Бешенство овладело его сердцем. И сидел он и ждал, как царь…

Только что с посыльным он отправил письмо домой.

«Бросаю проклятый родительский дом. И проклинаю вас. С детства вы мне давали все: забавы, деньги… Капризы мои исполняли… А меня вы не любили, когда страдал, вы меня ругали… А сегодня и последняя моя надежда утонула… Я убегаю далеко. Черти меня не отыщут, — не только вы… Прощайте. Потому, что я погибну»…

Он смаковал содержание этой записки и долго любовался буквами, прежде чем отправить письмо.

И еще одно письмо отправил он.

Ко всем своим знакомым проституткам.

И ждал их.

И вот пришли они к Нухиму.

Все радостные, все жадные, нетерпеливые.

И видя, что слишком много женщин собралось тут, все они закипели гневом ревности, ругались непристойно, но все-таки оставались.

На столе уже было много вина и закусок.

— Пейте, пейте, — кричит Костя возбужденно и весело, — у меня много денег.

Сначала неловко, а потом все смелее и смелее стали пить и есть. Развязались языки. Посыпались сальные остроты. Кабацкое словоблудие наполнило низкую комнату.

Но все же не было настроения. Не того хотелось Косте. Хотелось всех споить. Заставить раскрыться и раздеться. Раздеть душу и тело. И чтобы все говорили про гадость свою. И чтобы все показывали гадость своего тела…

«Не смей прикасаться… Мне противно физическое прикосновение мужчины».

О, проклятие… Я покажу ей, как противно. Я ее поймаю в Ботаническом саду, брошу в траву и буду издеваться до тех пор, пока хватит сил…

А другой голос пел молитву.

Она так хороша. Как прекрасны ее глаза. Как нежен ее тихий голос. Прильни к ней. Она чистая, святая. Она никого не знала. Ей все улыбается. Она жалеет. Она плачет сейчас… Плачет…

Подернутыми влагой глазами оглядывает свою компанию Костя. И отвращение пронизывает его душу.

Хочется ему крикнуть грозные, бранные слова, разбить все физиономии, ногами пройтись по всем душам, загадить их еще больше и успокоиться, впившись в чье-либо сердце своими острыми зубами…

А Марийка наклоняется и шепчет:

— Полно, полно, дорогой, измученный… Где твой свет? Ты видел его в ночь светлую, прекрасную, в ночь Святого воскресенья… Вспомни, как ты христосовался со всеми и как ты хотел поцеловать меня сегодня… Успокойся, родной… Я приду к тебе… Я поглажу мягкою рукой по твоему сердцу… Я прильну к тебе любовно… Будь чистым…

— Не хочу, не хочу! — громко кричит Костя. — Не хочу!..

И на мелкие клочья рвет свою фуражку, топчет ногами герб, бросает куда-то в пространство пояс и опять кричит возбужденно и страстно:

— Эй, вы, продажная сволочь и все! Кутите! Вот двадцать пять рублей… Будет еще… Эй, мишурес, мигом к де-Рокки. Пусть пришлет он мне еще пятьдесят.

И торопливо набрасывая записку к де-Рокки, Костя чувствует, что слеза сбегает у него за слезой и что он сейчас, как мальчишка, разрыдается.

Но овладев собой, он отдает записку комиссионеру и, оглядывая всех женщин, нагло спрашивает:

— Кто хочет сделать меня своим котом? Котом у вас будет образованный человек с самой Соборной площади…

И не договорив, Костя падает в глубоком обмороке…

Через десять минут он опять сидел в кабацкой комнате, чистый, свежий, точно умытый. Жадно глотал вино. Ни о чем не думал.

Только сверлила одна мысль:

— Отомстить, отомстить!..

Деньги от де-Рокки принесли. Костя выбросил их на стол. Кутите! Позвать от Розы слепого Боруха!..

Слепой Борух пришел из публичного дома Розы со скрипкой, и скоро полились ее печальные и тонкие звуки, потому что Борух никогда ничего веселого не играл с тех пор, как его дочь заманили в засаду и увезли, продавши в Константинополе.

— Играй, играй, Борух, — кричал весело Костя. — Сегодня одним мерзавцем на свете сделалось больше!..

И Костя пил и смеялся, и глядел страстно на молодых женщин и, нагло касаясь их тела, обнажал его и заставлял всех смотреть на их груди и плечи, и руки.