Лидия Авилова - Обман

«Возможно ли это общение? — думал Агринцев. — Хочу ли я его? Кто знает! Быть может, мои расстроенные, натянутые нервы, нарушая равновесие моей растительной жизни, дали бы мне возможность проникнуть в иной, неведомый мне, духовный мир… А я спешу устранить эту возможность. Я испугался, я малодушно отказываюсь от откровения»…

— Поди, ляг! Ляг! — просила Анна Николаевна, испуганная его нервной дрожью.

Он спрятал своё лицо в её подушку.

«Все равно, у меня не хватило бы сил… — думал он дальше. — И если есть этот иной мир, если я оттолкнул её душу, если я отвернулся от неё — пусть она простит мне! Я иначе не могу!»

Как-то вечером Агринцев решил пойти к Екатерине Петровне. Она была дома, и когда он вошёл к ней, по-прежнему, без доклада, она слабо вскрикнула и уронила книгу, которую держала в руках.

— Вы?.. вы?.. — говорила она, волнуясь и задыхаясь. — О, если бы знали, как я вам благодарна! Как я рада…

— Катя! — удивлённо сказал Агринцев. — Разве вы не ожидали, что я приду к вам когда-нибудь? Разве мы не были друзьями?

Она закрыла лицо и заплакала.

— Это я от радости! — оправдывалась она. — Если бы вы знали, Сеня, какое у меня было ужасное чувство! Я избегала вас, я не смела войти к вам, когда бывала у ваших. Мне казалось, что я безмерно виновата перед вами. Виновата тем, что я живу… И жить-то мне незачем, а вот живу же!..

— Катя! Катя! — с ласковым упрёком успокаивал он её.

— А вот вы сами пришли, — продолжала она и засмеялась сквозь слезы. — И точно вы мне дали этим право — жить.

Она глядела на него влажными, преданными, счастливыми глазами и смущённо теребила в руках носовой платок.

— Хотите фиалок… засахаренных? — предложила Катя. — Вы любили их, и я привезла их для вас из Ниццы.

Агринцев сел на диване, на своём обычном месте, а Катя, уже успокоившаяся, сияющая, бесшумно и неторопливо двигалась по комнате, подложила ему за спину подушку, переместила лампу, и приготовила чай так, как он любил.

— Как вы добры, Катя! — заметил он, чувствуя, что в первый раз за долгое время у него стало тихо, тепло на душе.

— Добра? — удивилась она. — Но что же я сделала? А я сделала бы многое от радости быть немножко нужной, немножко полезной вам! — прибавила она с печальной улыбкой.

Она села рядом с ним и, не нарушая его молчаливого настроения, говорила о своих путешествиях, о том, что ей пришлось видеть и слышать. Рассказывая, она играла кистью подушки, а он следил за её белой, полной рукой с сверкающими кольцами на пальцах, вглядывался в её красивое, немного чувственное, молодое лицо, и он невольно думал о том, что она любит его, что она искала забвения и утешения и не нашла; что его власть над ней ещё полнее, ещё могущественнее, чем была раньше.

Когда он вернулся домой и отпер дверь своей квартиры ключом, который всегда носил с собой, он услыхал звуки рояля. Играла Вера, — играла в первый раз после смерти Зины. Она любила музыку и часто фантазировала часами, сидя в неосвещённой, тёмной гостиной. Она мечтала звуками, и в её игре было много душевной мягкости и тихой, покорной грусти.

Незамеченный никем, Агринцев прошёл в кабинет, зажёг свечи на столе и стал ходить по комнате. Приятная нега, охватившая его в будуаре Кати, уже рассеялась. Его собственная комната, вид всех знакомых предметов, которые теперь окружали его, напомнили ему действительность: настроение последних дней, таинственные откровения ночи, тяжёлую и ещё неясную работу его мысли, все, что угнетало и мучило его. Даже воздух, которым он дышал здесь, казался ему пропитанным тоской и сомнениями.

Осторожно и медленно ступал он по ковру, прислушиваясь к музыкальной импровизации Веры, и вдруг неожиданная мысль осенила его: он понял то, что преследовало его, как неразрешённая загадка, нашёл слово, которое, как в фокусе, соединяло в себе разрешение всех захвативших его вопросов.

— Обман! — сказал он вслух и остановился. Теперь для него как бы всё стало ясно. Жизнь, люди, весь мир — всё дышит обманом, черпает в нем силу, утоляет духовную жажду. Человек, этот «венец природы», думает, что может жить жизнью духовной, но жизнь духа в нем настолько слаба, что духовное он ищет в земном, и постоянно обманывает себя. Жизнь — такая, как она есть на самом деле, жизнь без прикрас — для человека невыносима, и вот природа сама приходит ему на помощь, и его жизненный инстинкт заставляет его уклоняться от беспощадного, холодного света истины и искать спасения в искусственной слепоте.