Алексей Зикмунд - Герберт

- Ну что, не спится? - Отец снял очки и положил их на край стола.

Мгновение Герберт внимательно смотрел на стол, как бы изучая его. Потом он перевел взгляд на зеркало и увидал вытянутое нескладное тельце с острыми коленками. Он сел напротив отца и опустил глаза.

- Это хорошо, что ты зашел. - Отец взял со стола набитую трубку и закурил, кольца дыма поплыли под потолком. - У тебя, Герберт, изменился взгляд.

- И как же - в лучшую или в худшую сторону?

- Нет, не в худшую, но он стал другим. У тебя стали завиваться волосы или мне так кажется?

- Тебе так кажется, папа, просто ты давно не видел меня, отвык. Помнишь, как я подвернул ногу, а ты нес меня на руках, а потом ты мне купил заводной грузовик? Помнишь?

- Ну конечно, помню, кажется, это было вчера.

- Нет, не вчера, вчера я ехал на поезде. Скажи, почему ты уехал, тебе здесь лучше? В Берлине у тебя была практика, а здесь что - одни старухи и письма. Что ты все время пишешь? - Герберт подошел к столу и взял в руки конверт, сначала один, потом другой. - Вена, Стокгольм - это друзья?

Отец затянулся и не спешил отвечать, он внимательно смотрел на сына, словно пытался распознать ту неуловимую детскую сущность, которая, наверно, все еще оставалась в Герберте.

- Да, это друзья, у всех должны быть друзья.

- Должны быть, а вот у меня их нет.

- Нет - значит, будут, значит, не пришло время им появиться. Мне кажется, сейчас какое-то другое время, время без друзей. Общие идеи, общие деньги, а друзья, на мой взгляд... - Неожиданно он замолчал, опустил голову и стал загибать левой рукой пальцы на правой руке.

- Я еще ничего не сделал, отец, вот ты - ты спас столько людей, о тебе помнят дома, многие помнят.

- Да, наверное, помнят.

- Скажи, папа, а почему девушкам нравятся мальчики постарше?

- Ну, в твоем возрасте мне нравились девушки, которые были старше меня, старше на несколько лет. А почему ты спрашиваешь - кто-то разбил тебе сердце?

- Да кто его разобьет! Кому оно нужно. У меня там такая трагедия. - Герберт сделал театральный жест от себя, а потом резко прижал ладони к груди.

Отец же вспомнил, как мать его сына, в пору их взаимного интереса друг к другу, изображала Офелию, и этот характерный жест ребенка был точной копией того, который продемонстрировали худые и смуглые женские руки пятнадцать лет тому назад, в полуголодной, раздавленной репарациями Германии.

Но вот замерла беседа, обрамленные красноватым ободком тучи поплыли над самым столом. Герберт мог бы поклясться, что видел молнию и потоки дождя, упавшие на заваленный бумагами стол, буквы поплыли, конверты сморщились. Фраза "чистосердечно признаюсь вам" превратилась в длинное горизонтальное пятно. Никто и ни в чем не хотел сознаваться, трубка и авторучка отца лежали в воде. Наконец Герберт очнулся, представляемое исчезло; отец был конкретен, бумага суха, а лампа проливала почти осязаемый свет.

Отец выбил трубку в тяжелую мраморную пепельницу и отвернулся.

Герберту казалось, что его кровать дрожит... Засыпая, он ощущал страшный свист, стоны и просыпался от безотчетного ужаса, проникающего во все клеточки его существа. Измученный бессонницей, он закрыл глаза и, представляя тропические чащи и редких животных, наконец уснул.

И приснилось ему огромное поле боя. Он медленно идет между траншеями, а вокруг бесконечные мертвецы, застывшие в самых замысловатых позах, в каких и застать может только смерть. Он спускается в окоп и видит присыпанные землей тела, грязные руки и ноги торчат из земли, как случайные палки. Ботинок с порванными шнурками, плоская, пробитая пулей каска, напоминающая колониальный шлем, вот чья-то шинель с красным подбоем, воткнутая штыком в землю винтовка. Молоденький офицер сжимает в руке пистолет, застывшие голубые глаза смотрят в серое пасмурное небо, небо недавнего боя, и Герберт понимает, что находится на французской стороне. Разбросанные взрывом бревна блиндажа, внутри два убитых пулеметчика, один еще сжимает в руке коротенькую ленту. Герберт перешагивает через разбитую телефонную коробку и выбирается из окопа, за спиной его, слабо шурша, осыпаются струйки земли. Маленькая, остановленная снарядом танкетка сползла в воронку, рядом с ней лежит убитый механик, он в черной кожаной куртке и в кожаном шлеме, на рукаве трехцветный шеврон. Какой кошмар, я попал на войну, надо выбираться отсюда, думает Герберт, пересекая линию фронта. Он идет в сторону немецких позиций и видит ту же картину: покореженные машины и орудия, трупы лошадей и в беспорядке разбросанные противогазные маски. Герберт перешагивает заграждения из колючей проволоки и видит, что у развалившейся телеги, прислонившись спиной к колесу, прямо на голой земле сидит девушка, ноги у нее раскинуты в разные стороны, волосы закрывают лицо, грудь залита кровью. Герберт наклоняется над ней и убирает волосы с лица. Это Бербель. Во сне Герберт не может сдержать рыданий. Он плачет. Он трогает девушку за плечо, и та открывает глаза, по лицу ее сбегают мелкие капельки пота.