Исаак Гольдберг - Братья Верхотуровы

— Мне что! — засмеялся Иннокентий: — Оно, может, и лучше, что ты беглая!

— Кому лучше? — в глазах у Милитины сверкнули злые огни.

— Да — кому придется... — уклончиво, но не переставая хитро улыбаться, ответил Иннокентий.

— Будет вам штыриться... — лениво кинул им Степан.

Иннокентий замолчал.

— С вашим братом намаешься, — глядя задумчиво в сторону на текущую воду, немного спустя сказала Милитина: — На иного найдешь — такой выдастся, что и свету Божьему рада не станешь...

Было в голосе женщины что-то такое, что заставило помолчать даже Иннокентия. Он насторожился и пытливо следил за ней. Она же, точно забыв о мужиках, точно погружаясь в солнечную лесную ширь, что развернулась кругом, продолжала:

— Измываются над нами иные... Хуже собак, прости, Господи! Норовят душу у тебя вынуть, всю на куски разрезать, да в грязь пораскидать... Все вы — такие, попадись в ваши руки баба, изведете...

— Нет, не все!.. Не ладно ты это сказываешь!.. — Клим покраснел, а глаза его блестели: — Может, есть какие охальники, — смущаясь все сильней и сильней, продолжал он говорить срывающимся голосом: — Так то — охальники... Ты не говори, что все... Разные, ведь, люди бывают...

Милитина впилась острым неотрывным взглядом в Клима. Степан поглядывал на него бесстрастно и лениво. Иннокентий хитро улыбался, переводя смеющийся взгляд с парня на Милитину и обратно.

— Ишь, распыхался! — остановил он окончательно смутившегося Клима: — Чего бабу улещиваешь?.. Зря она болтает, а ты и полез мужиков обелять! Защитник!.. Был, стало быть, у бабы такой, что и поизмывался над ней, а может быть, поделом учил? Может быть, заслужила?.. Знаю я вас — резко повернулся он к Милитине, лодка покачнулась: — Хвостом вертела, а мужик осади, так сейчас: измываются! душу на куски!..

Недобрые искорки заходили в глазах Иннокентия. Милитина — бледная и тая в себе нараставшую злобу, исподлобья глядела в его широкое и темное лицо.

Степан сплюнул в сторону и вздохнул.

— Ну, будет!.. — спокойно сказал он: — Чего языки зря чесать, всамделе!.. Помолчали бы лучше...

Иннокентий махнул рукой и хрипло засмеялся:

— И в правду!.. В молчанку оно лучше...

Долго после этого в лодке царило молчание. Журчала вода и сливалось журчание это с шумом, волновавшимся в воздухе. Шире разливалась река. Иногда у берегов из воды торчали затопленные изгороди. Иногда близко-близко к воде подходили попутные деревни и гляделись в воду дымчатыми домами с белыми ставнями и темно-зелеными главками церквей.

Порою кто-нибудь с берегу бесцельно окликал плывущих, простоволосая баба, заслонившись ладонью от бьющего прямо в глаза яркого солнца, или мужик в выцветшей рубахе и теплой шапке, что-то налаживавший у темной сохи.

Пролетали над лодкою, свистя крыльями, попарно проворные чирки или свиязи и где-нибудь в стороне испуганно переговаривались частым свистом.

В воздухе похолодело. Темнее стала вода и на ней зашлепались яркие пятна. Вдали, вокруг лодки золотой чешуей запрыгали косые солнечные лучи. Падали сумерки.

Клим порылся в брезентах и вытащил ружье.

— Стойте-ка! — сказал он: — Пойду-ка я уток к ужину поищу...

Степан пристал к берегу.

Клима высадили и поплыли дальше. Позже, когда уже перестали играть чешуйки на воде и темная синь влилась в мутную воду и холодом повеяло из глубины, с берегов и с побледневшего неба, хлопнул глухо далекий выстрел.

— Вот и почин для ужина! — крякнул Иннокентий и сбоку поглядел на Милитину.

— Ты, молодайка, не сердись! — сказал он ей: — Мало ли что промеж себя не говорится! Иное слово — зря лезет...

— Вот, зря-то и не следовает слова разные говорить, — хмуро заметил Степан.

Милитина поглядела на мужиков.

— Да я не сержусь! — светло улыбнулась она: — Так это я... в сердцах!

И снова заплескался тихий смех женщины на лодке и загудели мужские голоса.

Еще несколько раз хлопнули в стороне выстрелы. А потом на берегу показался Клим.

— Приставайте! — закричал он: — Ужину готовить приставайте!

Лодка быстро пошла к берегу, над которым уже реяли вечерние тени.

Пока готовили дрова на ночь, пока варили свежеубитых уток и пока ужинали, — надвинулся темный вечер. И уже при свете костра устраивали навес из брезентов с наветренной стороны для ночлега.

От целого дня, проведенного на воде, от сытой пищи мужиков быстро сморило.

Зевая и охая, Степан помолился на восток и поглядел на ровно поблескивавшую сквозь окружающей мрак реку.