Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 1 - Повести

– Стой! Стой! – кричал хрипло я. – Сдавайся! – а сам не двигался с места.

Вахмистр хрипло отвечал:

– Стой! Стой! Сдавайся! – и тоже не двигался с места.

– О, какая мерзость! – отвечал я.

Он в ответ показывал редкие крупные зубы, рыжие щетинистые усы и большие, пылающие злобой глаза.

– Стой! Стой! – хрипел я и поднимал наган. – Стой! Иначе буду стрелять.

Вахмистр выпячивал грудь, хрипло орал:

– Хорошо!

Я наводил наган, спускал собачку, но выстрелов не было.

– Что такое? – выкрикнул я и спрятал наган. – Ты всё равно не убежишь. Я тебя задушу своими руками.

Вахмистр скалил зубы, ещё больше щетинил рыжие усы.

– Ну, иди сюда! Посмотрим, кто кого!

Я рванулся вперёд. Вахмистр тоже рванулся вперёд от меня. Подо мной закачалась земля. И под вахмистром закачалась земля. Из-под моих ног убегала земля. И из-под ног вахмистра убегала земля. Мы не бежали, а нелепо топтались на месте, оттопывали усталыми ногами, а возле нас на снегу подпрыгивали наши огромные тени, откалывали танец. Наши тени походили на этот раз на скелеты смерти. Возможно, что это плясали не наши тени, а два скелета смерти. Мы взобрались на гору. Возможно, гора под нас подкатилась. На горе показалась деревня:

– Ага! – прохрипел я. – Теперь не убежишь. Но вахмистр не пошёл на деревню, а обогнул её и спустился под гору, к реке Гнилушке.

– Эге! – прохрипел я и заплясал по его следу. – Сдавайся, всё равно не уйдёшь! – закричал я ему в спину.

– Это ещё посмотрим! – ответил вахмистр.

Мы скатились под гору, к реке. Месяц тоже скатился с нами под гору. Мы оба едва передвигали ноги. К моему телу прилипла не только гимнастёрка, но и шинель. Месяц тоже едва двигался. Он был весь покрыт тёмными пятнами. Месяц и другие предметы, как мне казалось тогда, двигались с нами вместе. Вахмистр подошёл к берегу, который был в этом месте крутой и высокий. Он бросился вниз и погрузился по плечи в сугроб снега. Вахмистр с большим трудом выбрался из сугроба. А когда я подошёл к берегу, он лежал на четвереньках и по-собачьи лакал выступившую на снег из-подо льда воду.

В этот момент я радостно подумал: „Ага! Теперь не убежит, всё равно подохнет!" Вахмистр напился, встал, вытер рукавом шинели рыжие усы, оскалил редкие зубы:

– Прыгай, чего же стоишь!

– Нет, я прыгать не буду, – ответил я.

– Что же теперь будешь делать? – спросил меня вахмистр и сел на снег.

– Посмотрю, что ты будешь делать? – усаживаясь на крутой берег, ответил я.

– А разве через речку нельзя было перейти? – спросил помощник.

– Нет, – ответил Андрей Завулонов, – там были одни родники, и река никогда хорошо не замерзала.

– Ну, чем же кончилось? – спросил Иванов.

– Да, да, – заговорили остальные.

– Чем? – спросил Евгений и окинул глазами слушателей, а потом стол и бутылки.

Бутылки были пусты.

– Уберите, – сказал Евгений, – и дайте ещё.

А когда Евгений выпил, и выпили все слушатели, он стал снова передавать рассказ Андрея Завулонова.

– Много просидели, а сколько времени – хорошо не помню. Ветерок куда-то спрятался, пропал. И ночь была, как вначале, тихая, крепкая. Мороз, пощипывая за уши, острыми иголками покалывал щёки. На реке похрустывал лёд. На селе изредка тявкали собаки, но так скучно, тоскливо: тявкнет – и молчок, тявкнет – и молчок. А мы, два человека, уставшие от охоты за жизнью, сидели на берегу Гнилушки, дежурили друг друга. А кругом никого, кроме нас, не было. Разве только месяц смотрел на нас своими чёрными пятнами-глазищами, да низкое небо – оно в этот раз было очень низким: – глядело на нас. Мне казалось тогда, что месяц хохотал над нами, корчил в смешные гримасы свою круглую рожу. Хохотало и небо. Хохотало оно хриплым, покашливающим смехом; это мне тоже тогда так казалось. И ещё кто-то прогуливался по Гнилушке и чем-то тяжёлым бухал, пробовал лёд – крепок ли?.. На гул ударов откликалось робкое эхо: „Эх! Эх!" А мы все сидели на берегу: я на самом берегу, а он, вахмистр, внизу, под берегом, у самой воды, спиной ко мне, а лицом вперёд, за реку. Я не знал, что, сидя на берегу, передумывал тогда вахмистр. Но я знал хорошо, что я тогда думал. Всё то, что я тогда думал, я прекрасно помню. А думал я тогда очень о многом, а главное, все вопросы, которые меня толкали на борьбу, я поставил ребром. И нужно правду сказать, что, сидя на берегу Гнилушки, я с этими вопросами был необычайно далёк от земли, – я с ними блуждал выше месяца, в междупланетных пространствах, если не дальше. Я, несмотря на своё скверное образование – я кончил только один класс церковноприходской школы или, как принято в народе говорить, „учился за меру картошки у бабушки Марфы на полатях", – стоял на самых высоких вершинах общественной мысли. И вот оттуда-то, с вершин общественной мысли, я увидал тогда всё своё прошлое, весь свой путь. Но я увидал тогда и путь вахмистра… Да, да, и путь вахмистра… И я познал за что я боролся, более ясно, чем до этого случая… Я с вершин общественной мысли видел море человеческой крови, нет, не человеческой, это я неправильно выразился, а рабочей, мужицкой, моей крови. Эта кровь текла широкими потоками, заливала, пропитывала землю, на которой жил и ещё живу… Да, да, я видел, как текла моя чёрная рабская кровь, я видел, как она смачивала, удобряла землю, и земля, благодаря моей чёрной крови, давала обильные плоды. Но кому она давала плоды? Мне? Нет!