Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 1 - Повести

– Мазня! Мазня!

Возможно, что месяц хихикал и над вахмистром и хрипел ему:

– Мазня! Мазня!

Ведь мы оба рвались через смерть к жизни. Ведь мы оба, чтобы не лопнули сердца, хватали на всём бегу снег и кидали его в пересохшее горло.

– Оба! Оба! – хрипел месяц.

Пока месяц хрипел, я снова поднялся на вершины общественной мысли, посмотрел оттуда на нашу грешную землю и кубарем слетел обратно, больно, до крови ущипнул себя за ухо и громко сказал себе:

– Ты ли это, Андрей Завулонов?..

Тут Андрей Завулонов встал с кресла и обошёл всех нас, показывая ухо. Мы все почтительно, по очереди, поднимались, вытягивали головы и рассматривали метину на краешке уха Андрея Завулонова… Мы успокоились только тогда, когда Андрей Завулонов сел.

Острая боль заставила меня успокоиться и взяться за револьвер. Я достал из кармана шинели револьвер, положил его на колени и обратился холодновато-спокойным голосом к вахмистру:

– Покурили, гражданин?

– Да, товарищ, покурил, – ответил вахмистр, и тоже спокойно-холодноватым голосом, а слово „товарищ" было им как-то особенно произнесено.

В слове „товарищ" не было той теплоты, той братской любви, с которой произносим мы, а было что-то холодное и злое. Правда, и у нас теперь как-то слово „товарищ" выветривается, становится не таким, чем было оно раньше, а каким-то сухим, машинным, и веет от него не любовью, а производством. Но у вахмистра оно было ещё хуже.

– Вы долго будете так сидеть? – крикнул я.

– Столько же, сколько и вы, – ответил вахмистр.

– Я требую, чтобы вы немедленно вышли сюда! – крикнул я ещё громче.

– А я требую, чтобы вы спрыгнули ко мне, – громко бросил вахмистр.

Эхо перекидывало по реке наш разговор. Я ничего ему не ответил, и он мне больше ничего не сказал. Он всё так же, не оборачиваясь ко мне, смотрел вперёд за реку Гнилушку. Я взял с колен наган, осмотрел барабан (пуль полно), поднял курок, осмотрел и нашёл не в порядке боёк – подогнулся, отчего не было выстрела в первый раз, когда я целился на бегу в вахмистра. Чтобы исправить боёк, я достал перочинный ножик и отогнул его. Когда привел в порядок боёк, я снова обратился к вахмистру. Вахмистр всё так же сидел ко мне спиною. Вокруг нас было совершенно тихо. Месяц был спокоен и лениво покоился на небе и отражался в воде, выступавшей из-подо льда. Месяц уже больше не хрипел, не хихикал. Только позади нас, на деревне, нарушали тишину своим криком петухи: кричали первые петухи.

– Выходите! – крикнул я решительно. – Буду стрелять.

– Хорошо, – сказал вахмистр, повернулся ко мне лицом, распахнул шинель и выпятил грудь.

Я видел отчётливо ощетинившиеся рыжие усы, редкие оскаленные зубы и широко раздвинутые глаза.

– Сдавайтесь, – крикнул я в последний раз, – буду стрелять.

– Мне всё равно, стреляйте, – ответил спокойно вахмистр и переступил два шага вперёд. – Ваша взяла. Цельтесь только, товарищ, лучше, чтоб сразу было… – И он ещё подошёл на два шага.

– Стойте! Стойте! – закричал я. – Больше ни с места! – И я, не вставая с берега, взвёл курок и с колена…

– И что же? И убили? – неожиданно спросил его помощник.

– Наповал, – сказал Андрей Завулонов.

Я спустился к вахмистру, осмотрел его: он самый. Поднялся наверх и направился обратно. На пути я вспомнил, что в городе восстание, но делать было нечего, и я решил идти на деревню. Когда я пришёл в деревню, стало уже светло. У первого попавшегося мужика я спросил:

– Не видали ли вы тут военных?

Мужик осмотрел меня с ног до головы и, не сказав ни одного слова, показал на небольшой домик. Я направился к этому домику. У домика меня встретил военный комиссар и два красноармейца. Военный комиссар сказал:

– Мы думали, что вы, товарищ Завулонов, погибли.

– Напрасно так думали, – засмеялся я и спросил, – что ж теперь будем делать?

– Обратно, – ответил военный комиссар.

Я посмотрел на комиссара.

– Ведь там же восстание.

– Какое? Никакого там нет восстания! – удивился военный комиссар и широко открытыми глазами посмотрел на меня. – Какое восстание и кто вам сказал?

Я рассказал вкратце, что было у меня в комиссариате с Аскольдовой. Военный комиссар хохотал. А после смеха рассказал – в чём дело. Красноармейцы вели осуждённых к расстрелу. Вести нужно было по Рождественской улице на окраину города, где находится свалка. Когда довели и поравнялись с клубом имени Карла Либкнехта, то в это время в клубе закончилось заседание, и вся масса людей выкатилась на улицу, запрудила собой. Красноармейцы-конвойные, видя, что дело плохо, скомандовали освободить мостовую, но разве можно на такой узкой улице это сделать? Получилось замешательство. Осуждённые воспользовались случаем – и в толпу. Стрелять было совершенно невозможно. Но красноармейцы всё же сделали вверх несколько выстрелов. Получилась страшная паника. Многие приняли выстрелы за восстание. Дезертиры этим воспользовались и бежали.