Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 2 - Рассказы

– Го-го, – отдалось в вершинах деревьев, и на Петришку налетело, закружило, замело: – Да не сдамся, не сдамся, – подумал он, вскочил на ноги, шагнул и провалился по колено в трясину; схватился, чтобы удержаться, за ветку и вдруг понял, что не ветку держит в руках, а чью-то худую, косматую, жилистую руку; темное, страшное лицо наклонилось к Петришке и обдав ледяным дыханием, шепнуло, захлебываясь: – Пойдем, миленок, какой ты складный.

Петришка хотел крикнуть, не смог: задохнулся холодной струей чужого, черного дыхания; грузно сел на землю и уж на земле к его губам прильнули ведьмовским поцелуем твердые, страшные губы. А ладонка на что, – вдруг горячо пошло по спине и наполнило грудь. Последним усилием рванул себя за шиворот и поймал за веревочку материнское благословение, – ладонку. И тотчас ослабло, отпустило, отлегло; пошел все дальше и глубже мертвящий свист. Упершись рукой в корень, вскочил Петришка на ноги. И все еще держа в руке маленькую, неслышную ладонку, двинулся вперед, – туда, где играл между деревьями, отливая красными лучами, синий огонь.

У порога избушки остановился и опять приложился к бутыли; вход был низок и темен, и Петришка до звону в ушах бацнулся о притолку головой; из сенец раскрыл двери и остановился: от синего огня вытянул руки, как корни похожий на пень мужиченко, и прямо к Петришке навстречу.

– Здоровы бывайте, – болтнул Петришка не своим голосом и всем телом подался к огню.

– А ты не бойсь, мил человек, – добродушно гуднул мужиченко. – Мы – того… как его… не нехристи какие. Обогрейся, оклемайся.

– Что же это у вас в лесу-то… – начал было Петришка, да поперхнулся: над огнем, блистая зелеными лучами пялились на него большие лесные глаза; – не волк ли? Нет, не волк, – девочка; сидит на печи, над огнем, а сама мешает в котелке, а котелок на огне; глядит на Петришку; чудно.

– Чья такая? – спросил Петришка и, чувствуя жар в спине, попятился к двери.

– Небойсь, не съест, – утешил мужиченко. – Она у нас не кусачая. Она у нас, говорю, удобная. По картошку с чугунки, что ль? Садись, гостевать будешь.

– По картошку. – Сел на край лавки, принялся дрожащими пальцами распутывать мокрые обмотки, а язык непрошенно выговаривал затекшие слова. – Лес-то у вас что! Лес-то, а? Лесина-то… Ну, и лес!

У печки молчали, обмотка не развязывалась, и Петришка откинулся спиной к стене; и тотчас в глазах понеслись, прижимаясь, зеленые звезды и яркие, желтые круги; рот и горло загорелись мучительным, жгучим пламенем, и язык, еле поворачиваясь, выговорил:

– Пить… пить…

Сухие, перегорелые губы с трудом поймали край берестяного корца; холодный, льдистый квас так бы и лился без конца в горло; но за корцом опять встали те же лесные безмолвные глаза и в них – тихой зеленью – вопрос. Голова Петришкина задрожала, он рванул, плеская, корец в сторону, куда-то на лавку, полез в мешок и ухватился за приветно торчавшее горло бутыли. И, опрокинув, припал к ней вплотную, против силы вливая едкую влагу.

– Оклемайся, парняга, оклемайся, – тот же голос корявый, покорный; Петришка завел глаза, а мужиченко так и лезет в лицо мшистой, плесневой бородой. Петришка бурлыкнул бутылью об лавку и вновь припал к корцу с квасом. В сердце заиграло, загорячилось, зеленые звезды скрылись, и Петришка, оглядевшись, понял: заблудились, он отбился, попал в чью-то избу на отлете, ничего страшного нет, и девочка обыкновенная, и глаза у ней – только так показалось.

Весело хлопнул мужика по плечу, да так сильно, что даже руку отдернул: словно о дубовый пень.

– Что ж, дядя, выпей ханжички.

– Не, отвыклое дело, – пыханул в ответ мужиченко прелым дубовым листом. – Ране, верно, что прикладывались, а ныне…

– Да ты не бойся, не отрава! – с весельем в сердце крикнул Петришка. – Сам отчищал: солью, углем, яйцом, и никаких. Есть сменная картошка, говори?

– Есть и сменная, – ответил новый, недружелюбный, хворостяной голос; Петришка, оглянувшись, увидел сухую старушонку, как вошла – неизвестно, даже не скрипнула дверь.

– А, хозяйка, наше почтение, – еще пуще развеселился Петришка. – К вам вот заявился в гости.

Вскочил, налил в корец денатурата, болтнул и весь изогнулся, поднося старухе под крючковатый нос. Старуха глянула блестящим лиловым глазом, стукнула клюкой об пол, и вдруг, выхватив корец, плеснула вправо, влево, в синий печной огонь, – остатки вылила в себя, и – ей бы крякнуть, а она мяукнула по-кошачьи, продолжительно и тонко.