Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

— Еще польска не згинела! Смерть москалямъ!

Глаза ксендза торжественно блестѣли. Исчезла съ лица дружеская улыбка. Онъ простеръ руки къ небу и дико закричалъ:

— Да свершится воля Божія! За ойчизну! Умри, москаль!

Раздался выстрѣлъ. Пуля пролетѣла надъ правымъ ухомъ Топтыгина, отхвативъ кончикъ. Кровь окрасила щеку и погонъ довѣрчивой жертвы. Тѣмъ не менѣе, русскій поручикъ сохранилъ присутствіе духа. Онъ сбилъ съ ногъ своего бывшаго пріятеля, выхватилъ револьверъ изъ кобуры и сказалъ:

— Да здравствуетъ Русь! Я сохраняю вамъ жизнь, чтобы вы убѣдились въ непобѣдимости моей великой родины!

Топтыгинъ выбѣжалъ изъ предательскаго дома и направился къ своей батареѣ, нисколько не смущаясь врагами, толпившимися на улицахъ пробужденнаго мѣстечка.

Смутное время переживала тогда Россія. Освобожденіе крестьянъ только что совершилось. Наша либеральная партія требовала дальнѣйшихъ коренныхъ реформъ и въ польскомъ возстаніи видѣла помощника своимъ дерзкимъ надеждамъ. Герценъ открыто писалъ за поляковъ, а Бакунинъ въ Швеціи формировалъ баталіонъ изъ международныхъ отщепенцевъ для борьбы съ своимъ отечествомъ. Эти люди, охваченные отвлеченными доктринами о свободѣ, утратили ясное понятіе чувствъ патріотизма. Имъ бы слѣдовало учиться послѣднему у поляковъ. Во всѣхъ обстоятельствахъ жизни, при разности своихъ убѣжденій, они остаются вѣрными своей родинѣ. У насъ за Герценомъ и Бакунинымъ поднялись вожаки радикальнаго направленія литературы. Были случаи, что, начитавшись ихъ, наша молодежь безъ стыда отправлялась въ ряды повстанцевъ. Есть указанія, что въ графа Лидерса въ Варшавѣ стрѣлялъ русскій офицеръ Ф., товарищъ по корпусу Степана Спиридоновича. Этотъ Ф. былъ продуктъ тѣхъ воспитательныхъ идей, которыя насаждалъ среди кадетъ, въ концѣ пятидесятыхъ годовъ, подпоручикъ Ларіоновъ, упоминаемый мною въ «Запискахъ о прошломъ». [1] См. «Записки о прошломъ». Глава II. Русское Обозрѣніе, іюнь, 1893 г. Ф. былъ другомъ Ларіонова. Роковая судьба свела его съ Топтыгинымъ на полѣ битвы. Недалеко отъ того мѣстечка, въ которомъ жилъ Степанъ Спиридоновичъ, находился лѣсъ, обильный болотами. Въ него забралась польская банда. Въ мѣстечкѣ стояла батарея и одна рота какого-то пѣхотнаго баталіона. Поляки отлично знали приведенныя обстоятельства и открыли по мѣстечку пальбу. Ихъ банда имѣла тысячу человѣкъ, эскадронъ конницы и десять пушекъ. Уже около часа наша батарея выдерживала неровную перестрѣлку. Поручикъ Топтыгинъ, дѣйствовавшій съ своимъ орудіемъ съ холма, прикрытаго деревьями, радовался, какъ ребенокъ, мѣткому выстрѣлу и кричалъ наводному фейерверкеру:

— Валяй на Георгія!

Шагахъ въ двадцати отъ храбраго офицера упала бомба и осколками взрыла окружающую мѣстность. Раздались стоны, а колеса орудія были подбиты. Топтыгинъ спасся, благодаря защитѣ, оказанной орудіемъ. Не успѣли офицеръ и команда оправиться отъ приключившагося событія, какъ вдали показались летѣвшіе, какъ вихрь, непріятельскіе уланы. Они, видимо, имѣли цѣлью захватить бездѣйствовавшее орудіе. Но молодой поручикъ не струсилъ. Онъ скомандовалъ: «Ребята, ко мнѣ!» И, окруженный вѣрными солдатами, бодро ожидалъ скачущаго врага. Послѣдняго отдѣляло отъ Топтыгина пространство саженъ въ пятьдесятъ, какъ картечь другихъ русскихъ орудій раздѣлила польскую конницу. Мгновенно она повернула коней назадъ, оставивъ на мѣстѣ нѣсколько десятковъ всадниковъ. Въ числѣ ихъ было два офицера. Одинъ изъ нихъ лежалъ на полѣ мертвый, а другой раненый въ ногу. Степанъ Спиридоновичъ съ ужасомъ узналъ въ немъ своего однокашника Ф. Блѣдный, дрожащій отъ гнѣва, онъ наклонился надъ плѣнникомъ и по-французски произнесъ:

— Узнаешь меня, презрѣнный негодяй? Бери мой револьверъ! Искупи по-кадетски свое преступленіе! Въ противномъ случаѣ, ты самъ знаешь, что тебя ожидаетъ!

Ф. застрѣлился. Топтыгинъ поцѣловалъ въ лобъ несчастнаго юношу и утеръ катившуюся по лицу слезу. Потомъ онъ обратился къ солдатамъ съ такими словами:

— Ребята! Похороните его и помолитесь за него. Это мой товарищъ по воспитанію, но… онъ изъ поляковъ.

Топтыгинъ не смѣлъ заронить даже мысли въ душу нашего простого воина о томъ, что офицеръ русскаго происхожденія могъ быть измѣнникомъ предъ своимъ монархомъ. Всегда и во всемъ Степанъ Спиридоновичъ былъ вѣренъ себѣ. Онъ не отличался въ обыкновенной жизни ни бойкостью рѣчи, ни энергичностью поступковъ. Но, если обстоятельства выдвигали его на сцену, какъ дѣятеля, онъ не трусилъ, совершалъ даже подвигъ, не подозрѣвая его величія. Вотъ, что съ нимъ произошло уже въ то время, когда онъ находился въ капитанскомъ чинѣ и былъ непосредственнымъ помощникомъ своего батарейнаго командира. У послѣдняго жена любила кокетничать. Обладая молодостью, красотой, образованіемъ, она вертѣла головы военной молодежи, ее окружавшей. Нина Александровна Кривобоцкая не любила мямлей, равнодушныхъ къ жизненнымъ удовольствіямъ. Одинъ ихъ видъ ее раздражалъ, и она злорадно нападала на такого мямлю, тормошила его, требовала его присутствія при своей особѣ. Въ ея батареѣ мямлей былъ Топтыгинъ. Когда онъ находился въ мелкихъ чинахъ, Кривобоцкая мало обращала на него вниманія. Когда же Степанъ Спиридоновичъ сдѣлался капитаномъ и старшимъ офицеромъ въ батареѣ, то ему невольно пришлось чаще видѣться съ полковникомъ. Супруга полковника не могла переносить равнодушія къ себѣ перваго мужняго подчиненнаго. Всѣ удары очарованія были ею направлены на него. У Кривобоцкихъ готовились любимыя блюда Степана Спиридоновича. Даже гречневая каша, которую Нина Александровна не допускала прежде на свой столъ, теперь пріобрѣла въ ея глазахъ уваженіе. Топтыгинъ привыкъ къ кашѣ въ кадетскомъ корпусѣ, а въ зрѣлыхъ лѣтахъ увѣрялъ, что она способствуетъ уничтоженію желудочнаго катарра. Онъ почиталъ также «картофель въ мундирѣ», т.-е. испеченный, но оставленный въ оболочкѣ. И картофель занималъ почетное мѣсто на обѣдахъ Кривобоцкихъ. Такое утонченное вниманіе женщины не могло не пробить брешь въ суровомъ капитанскомъ сердцѣ. Топтыгинъ сталъ задумываться, чаще, и, какъ бы, мимолетно, заглядывать въ лицо командирши. Боже, какое блаженство обѣщали ея глаза! Томные, нѣсколько прищуренные, они тянули къ себѣ встрѣчные взоры съ такою же силой, съ какою Медуза взглядомъ превращала въ камни людей. Но Степанъ Спиридоновичъ боролся съ тайною страстью. Ни словомъ, ни поступкомъ, ни жестомъ онъ не выдавалъ своей любви. Только одна подушка его, перевернутая безконечное число разъ въ безсонныя ночи, знала, что чувствовалъ, что переживалъ ея хозяинъ. Топтыгинъ рѣшилъ какъ-то не посѣщать Кривобоцкихъ, отговариваясь болѣзнью. И что же? Онъ получилъ надушенную записочку, въ которой сообщалось, чтобы онъ обѣдъ не готовилъ у себя дома, что ему кушанья будутъ присылаться отъ полковника. Мало того, въ осенній вечеръ, когда капитанъ сидѣлъ задумчиво передъ самоваромъ въ халатѣ, сшитомъ въ прапорщичьемъ чинѣ, въ кабинетъ вбѣжалъ деньщикъ съ крикомъ: