Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

— Ахъ, рожа! рожа! — говорила укоризненно Прасковья Егоровна и всплескивала руками. — Въ кого ты уродилась? Отецъ твой былъ видный мужчина, а обо мнѣ говорили, что я хорошенькая!

Печально смотрѣла старушка на Олимпіаду и мрачно задумывалась. Знала она, что изъ такъ-называемаго «общества» никто не возьметъ ея дочери. Стала Прасковья Егоровна всматриваться въ чиновниковъ гражданской палаты, въ которой бывала чуть не каждый день. Замѣтила она, что протоколистъ Терентій Мартыновичъ Новокрещенскій ей старался первымъ подать стулъ, очинить перышко, закрыть окно отъ вѣтра. Онъ былъ вдовецъ, а курсъ окончилъ въ семинаріи. Дослужился онъ до чина коллежскаго ассесора и получилъ право на потомственное дворянство. Извѣстенъ фактъ, что когда Терентій Мартыновичъ баллотировался въ секретари губернскаго предводителя, то въ избирательномъ ящикѣ оказался мѣдный пятакъ. Собраніе разсмѣялось, а Новокрещенскій громко заявилъ, обращаясь къ дворянамъ:

— Еслибъ вы, господа, всѣ положили мнѣ по пятаку, то цѣлый годъ на вашъ счетъ я ѣлъ бы калачи.

Съ тѣхъ поръ Новокрещенскаго стали въ городѣ звать «мѣднымъ пятакомъ». Его-то тетушка и намѣтила въ женихи Олимпіады. Она пріѣхала къ предсѣдателю палаты Пѣхтину, и вела съ нимъ конфиденціальный разговоръ:

— Скажи, много-ли доходишку имѣетъ Новокрещенскій? Думаешь-ли ты его повысить?

Пѣхтинъ, бывши человѣкомъ честнымъ, сконфузился вопроса, поставленнаго слишкомъ безцеремонно.

— То-есть, какъ? произнесъ онъ, заикаясь. Протоколистъ у насъ получаетъ очень немного.

Но Прасковья Егоровна лукаво улыбнулась, нагнулась къ уху предсѣдателя и прошептала:

— Ну, полно, полно скрывать-то. Я знаю, что иные чинюги шкуру дерутъ съ просителя. Такихъ въ зятья никогда не возьму. Мнѣ нуженъ зять съ совѣстью, чтобы бѣднаго не обижалъ, а отъ благодарности богатаго не отказывался бы. Каковъ твой Терентій Мартыновичъ будетъ? Отвѣчай на-прямки.

Николай Алексѣевичъ Пѣхтинъ, оправившись отъ неожиданнаго натиска тетушки, постарался ее успокоить и далъ блестящую аттестацію о Новокрещенскомъ. Смыслъ аттестаціи былъ таковъ, что женихъ притѣсненій никому не чинитъ и себя не забываетъ, съ малолѣтства выучилъ твердо десять заповѣдей, а одиннадцатую «не зѣвай» пріобщилъ къ своимъ познаніямъ, находясь уже на службѣ.

Свадьба Олимпіады вскорѣ состоялась. Прасковья Егоровна успокоилась, встрѣтивъ въ зятѣ почтительность и скромность. Года черезъ четыре, когда у молодыхъ было уже двое сыновей — Евтихій и Иродіонъ — и дочь Мамика старушка передала все свое состояніе въ управленіе Терентію Мартыновичу. Тутъ съ ней и приключилась бѣда. Новокрещенскій составилъ себѣ отъ имени тещи такую довѣренность, которая предоставила ему право закладывать и продавать ея имѣніе. Оно очутилось въ рукахъ зятя. Ратищева, съ юныхъ лѣтъ выучившаяся судебной каверзѣ, ловко была обведена природнымъ протоколистомъ. Тетушка долго не подозрѣвала, что она давно юридически лишилась власти надъ своимъ имуществомъ. Она, какъ прежде, ѣздила въ палату, писала прошенія, тормошила чиновниковъ. Терентій Мартыновичъ помогалъ ей по многимъ бумагамъ. Но какъ-то Прасковья Егоровна получила письмо отъ сына Василія, бывшаго уже въ чинѣ капитана. Онъ сообщалъ, что потерялъ казенныя деньги, и если мать не пришлетъ ему немедленно трехъ тысячъ рублей, то его предадутъ суду и разжалуютъ въ солдаты. Какъ ни была скупа старуха, но скорбная участь единственнаго сына ее тронула. Наличныхъ денегъ у нея не было, и она рѣшила заложить домъ. Онъ неожиданно оказался заложеннымъ Новокрещенскимъ. Прасковья Егоровна взбѣленилась. Она кричала, топала ногами, ругалась, грозилась, призывала въ свидѣтели чертей для того, чтобы они видѣли, куда она запрячетъ своего любезнаго зятюшку. Гнѣвъ окончился тѣмъ, что тетушка безсильно упала предъ иконами, и, можетъ быть, въ первый разъ искренно заплакала. Изъ богатой она стала нищей, изъ барыни обратилась въ приживалку у своей дочери.

Терентій Мартыновичъ повелъ съ ней такую рѣчь:

— Матушка, прошу васъ выслушать меня спокойно. Если вы будете кричать, я уйду; но знайте, къ вамъ никто не придетъ. Въ домѣ я хозяинъ. Я не виноватъ, что вы, посвятивъ жизнь судебнымъ процессамъ, оказались настолько мало знакомыми съ людскимъ сердцемъ, что не постигли, что я за человѣкъ. А я васъ проникъ насквозь. Вы любите смиренство, почтеніе, угодливость. Вотъ я васъ и объѣхалъ. Я знаю, что вы имѣете много яду, и потому предупреждаю васъ: при первой попыткѣ сдѣлать мнѣ и Олимпіадѣ мерзость, вы будете выброшены на улицу и умрете съ голоду.