— Никакихъ радостей отъ тебя не вижу. Въ ученьѣ плохъ, а балуешься съ дѣвками. Ни одну изъ деревни во дворъ взять нельзя. Всякую испортишь. Поѣзжай воевать. Тамъ хоть тебя научатъ дворянскимъ артикуламъ.
Василія живо собрали. При немъ назначенъ состоять тотъ самый Филатъ, который сопровождалъ Прасковью Егоровну въ присутственныя мѣста, и, несмотря на старость, подвергался иногда за пьянство тѣлесному битью. Но Филатъ былъ въ трезвомъ состояніи честнымъ человѣкомъ. Надъ каждою барскою вещью онъ дрожалъ; каждый ржавый гвоздь берегъ. Въ періодъ же запоя Филатъ спускалъ все, что̀ попадало подъ руку. Въ такіе минуты, когда его упрекали въ воровствѣ, онъ говаривалъ:
— Чего лаетесь? Для пьяницы, какъ для вора, нѣтъ запора!
Старушка остановилась на Филатѣ вслѣдствіе того, что запой у него бывалъ рѣдко, и что онъ, кромѣ пристрастія къ вину, не былъ замѣченъ ни въ чемъ дурномъ. Прасковья Егоровна велѣла зажечь предъ кіотомъ всѣ лампады, разостлать по спальнѣ парадный фамильный коверъ, передававшійся изъ поколѣнія въ поколѣніе. На немъ изображенъ былъ рыцарскій турниръ съ фигурами почти въ натуральный ростъ и замѣчательно художественной отдѣлки. На грудь главнаго рыцаря тетушка и поставила колѣнопреклоненнаго Филата. Чувствуя торжественность наступающаго мгновенія, старикъ, блѣдный и взволнованный, мученически смотрѣлъ на иконы и на свою барыню.
— Филатъ! — произнесла она, — я ввѣряю твоей охранѣ молодого барина, служи ему по правдѣ; охраняй его, удерживай отъ мотовства. Не води къ нему всякую дрянь, а старайся разузнать, какого поведенія дѣвушка, понравившаяся барину. Денегъ я присылать буду, и что пришлю, расходуй ты. Я даю тебѣ зашитые въ особомъ кожаномъ мѣшечкѣ пять червонцевъ. Ты ихъ трать, когда барину придется ужъ очень плохо. Василью объ этихъ деньгахъ ничего не говори. Ну, теперь молись!
Старикъ не только клалъ земные поклоны, но и плакалъ отъ умиленія. Онъ ползалъ по роскошному ковру, цѣловалъ руки и ноги Прасковьи Егоровны. Она перекрестила три раза Филата и надѣла на его шею изящный мѣшечекъ съ завѣтными червонцами. Тихо вышелъ Филатъ отъ барыни, и выраженіе лица у него было точно у святого.
Наступилъ день отъѣзда. Стояло холодное осеннее утро; накрапывалъ мелкій дождь. Въ домѣ Ратищевой происходила суматоха. Къ барскому крыльцу былъ подвезенъ двумя кучерами старый рыдванъ на громадныхъ колесахъ. Въ него влѣзали посредствомъ складной лѣсенки, придѣланной къ подножкамъ экипажа. Козлы торчали, какъ эшафотъ. Безпрестанно изъ комнатъ выбѣгали лакеи и горничныя, тащившіе къ рыдвану то подушки и перины, то разные кульки съ съѣстными принадлежностями. Въ воздухѣ разносился рѣзкій голосъ тетушки. Приближался часъ разставанья. Родные и знакомые будущаго героя собрались въ обширной залѣ, обвѣшанной фамильными портретами. На всѣхъ лицахъ виднѣлась печаль, слышались вздохи. Вдругъ послѣдовало восклицаніе:
— Да гдѣ же Филатъ? Зовите Филата!
Тутъ только вспомнили всѣ про драгоцѣннаго слугу, типичнаго отпрыска крѣпостного права. Его искали всюду въ кухнѣ, въ сараяхъ, въ конюшнѣ, въ подвалахъ, даже подъ скамейками и столами. Филатъ исчезъ; нѣтъ нигдѣ Филата.
Прасковья Егоровна кричала:
— Я его, мошенника, велю запороть! Въ солдаты отдамъ! Въ Сибирь сошлю!
Долго горячилась тетушка, но и она утомилась. Нѣкоторые изъ гостей, бывшіе свидѣтелями скандала, поторопились уѣхать. Остались лишь близкіе родные, дѣлавшіе наставленіе юному воину, какъ онъ долженъ себя вести въ арміи, и помнить, что онъ, хотя съ отцовской стороны и изъ поповичей происходитъ, но съ материнской чуть не доходитъ до одного изъ богатырей святого Владиміра.
Въ залу вбѣжала Василиса и доложила, что барыня слегла въ постель, а молодой баринъ сегодня не поѣдетъ. Изъ квартала пришелъ солдатъ сообщить, что въ часть доставили Филата, избитаго, растерзаннаго, въ безчувственномъ видѣ. Когда тетушка сказала, что у мерзавца зашито на шеѣ пять червонцевъ, то солдатъ поспѣшилъ къ квартальному, который и сталъ допрашивать старика о червонцахъ «съ пристрастіемъ».
На другой день воинъ уѣхалъ въ заманчивую даль безъ своего Санхо-Панса.
Намъ ничего неизвѣстно о дальнѣйшей участи Филата, но преданіе говоритъ, что его дочь была взята въ дворовыя дѣвушки, обучена грамотѣ, и что Прасковья Егоровна оставила ей, по завѣщанію, сто рублей.
Другая исторія произошла у старушки при выдачѣ замужъ ея дочери Олимпіады. Мы о ней уже упомянули вскользь. Олимпіада была некрасива, рыжевата, съ веснушками и подслѣповатыми глазами. Талантами не блистала. Воспитываясь въ институтѣ, дѣвушка любила лежать въ лазаретѣ и обожала институтскаго дьякона. Вообще, Олимпіада проявляла наклонности въ родъ отца, оттого и не была любима ни подругами, ни учителями, ни классными дамами. Когда ей минуло двадцать пять лѣтъ, то мать со страхомъ спохватилась: что дѣлать съ дочкой?
Читать дальше