Геннадий Николаев: Плеть о двух концах

— Да, серьезно! — вызывающе сказала она и сбро­сила его руку.

— Ну, тогда конечно. Подожди-ка... — Он увидел Зинку, свистнул: — Зинаида! Вот рыба — зажаришь.

Под навесом все было готово: водка разлита по кружкам, тремя горками разложен хлеб, куски жир­ной колбасы, очищенный лук. Чугреев молча прошел к тому углу, где сидел Мосин, глянул в ящик, пере­считал бутылки: одиннадцать целых и три с отбитыми горлышками. Вытащил поломанные, поставил перед Мосиным:

— Профильтруете через тряпку. — Прикинул на глаз сколько водки, выставил одну целую. — Хватит. Георгий и ты, — поманил Лешку, — живо ящик в мой вагончик. — Постучал костяшками пальцев по столу.— С завтрашнего дня начну техучебу. — И вдруг гарк­нул: — Ясно?!

Гошка жалобно посмотрел на Мосина — тот ссуту­лился над сложенными ручищами, не мигая вперился в стол.

Бригадирский вагончик казался просторнее — не было полок, стояла узкая железная койка. Прямо от входа на стене висели политическая карта мира и ружье — через два полушария. На лавке в углу по­блескивала приборами и рукоятками рация.

Ящик с водкой засунули под стол. Гошка поспешно удалился, Лешка задержался поговорить. Отец расска­зывал, что бригадиру пятьдесят два года, «старпер», можно сказать, а тут глазам своим не верь: снял куртку — крепкий, мускулистый, плечи валунами, грудь выпуклая, брюшной пресс упругими валиками. Лицо, правда, в морщинах, но морщины эти не мелкие и не частые — глубокие и редкие, скорее от бывалости, чем от старости. Странным казался нос Чугреева — продолговатый, круглый, без хрящей, словно полсар­дельки приклеено. Видимо, из-за носа он говорил глу­хим, чуть гнусавым голосом.

— Ну, что, пацан, носом моим заинтересовался? — спросил он, перехватив любопытный взгляд. — Это нос не мой, искусственный. Мой нос немцы оттяпали — ос­колком. Ясно?

Лешка думал, что Чугреев спросит, как доехал, встретил ли рыжий Николай, но Чугреев не спраши­вал — насвистывая, высыпал из коробочки на стол ры­бацкую мелочь: крючки, мушки, грузики, карабинчики, и начал глубокомысленно ковыряться в них.

— Михаил Иванович, я в школе сварку проходил, варить умею, — сказал Лешка.

— Сварку проходил... — равнодушно повторил Чугреев. — Это хорошо, что сварку проходил. Давай устраивайся, осматривайся, денька через два-три испы­таем, какой ты сварщик. Ясно?

— Ясно, — сказал Лешка и вышел.

Рыжий Николай приехал под вечер. Сбросил у третьего зеленого Лешкины вещи, ушел к Чугрееву доложиться. Рабочие давно разбрелись кто куда. Лешка с Яковом облазили все машины, — трубоуклад­чики, бульдозер, САК — проголодались, пришли под навес разведать насчет ужина.

Зинка темной глыбой стояла у печки, жарила ры­бу. Пахло дымком, поджаренным постным маслом. Звенели комары.

- Жить здесь можно, — сказал Яков, садясь за стол. Левый глаз его припух, под глазом и на щеке красовалось алое пятно. — Людишек, правда, малова­то, но зато, знаешь, старик, раздолье для философст­вующей натуры.

Переваливаясь на толстых, как чурки, ногах, по­дошла Зинка, швырнула на стол горячую миску с ши­пящими ельцами.

— Лопайте!

Рыбу ели руками — торопливо, обжигаясь, шмыгая носами. Лешка давился, кашлял, то и дело выплевывал кости. Так жадно, так грубо он никогда еще не ел. «Вот бы мама увидела!»

Яков мастерски расправлялся с рыбой. Он хватал ее двумя руками — за хвост и за голову, алчно всхли­пывая, проводил ртом по хребту, как по губной гар­мошке, потом перекидывал в руках и припадал к бо­ковинкам. Костлявый остов с головой шлепал возле себя на стол. Лешка отставал. Поднажав, Яков схва­тил последнюю рыбешку. «Я бы оставил», — подумал Лешка обиженно.

Яков слопал рыбешку,— скелет кинул через плечо.

— Шесть—три! — сказал он гордо. — Я обожрался, а ты голодный. Скажи спасибо за урок. Ты, старик, явно переоцениваешь достижения цивилизации.

Лешка снисходительно усмехнулся:

— Глупости! Люди-то умнеют, а не деградируют.

— Давай, давай, умней, — Яков смачно жевал рыбьи головы, высасывал сок, а кости выплевывал под стол. — Посмотрим, что ты запоешь лет через пять-шесть, когда встанешь на собственные пятаки. Тоже мне Иисус Христос!

Из первого зеленого выскочила Валька — голубая кофта, плиссированная юбка, прическа — «конский хвост». Неловко ковыляя на высоких каблуках, подо­шла к печурке, согнулась над сковородкой.

— Вкусно! Мне оставишь?

— Гулящим на столбу. Кыш!—шуганула ее Зинка.

Валька с хохотом увернулась, покачивая бедрами, прошла вдоль стола. От нее пахло духами.