Геннадий Николаев: Плеть о двух концах

— Почему именно на Мадагаскар?

— Там водятся лемуры. Я бы их наловил, отдрессировал, в цирке бы с ними выступал. Знаешь как?

Яков смешно сморщился, покрутил длинным но­сом, пошевелил ушами, свел глаза к переносице, развел к вискам, объявил гнусавым «цирковым» голосом:

— Только раз, только у нас! Неповторимо, непереваримо! Русс Яков с дрессированными лемурами! Кор­дебалет на канате, фигуральтика под самым куполом циркодрома, кас-ми-чес-кий па-лет к другим, неваабразимым мирам!

Лешка захохотал. Рассмеявшись, Яков сполз на корточках к ящику с водкой, резко выпрямился, под­прыгнул и издал протяжный вибрирующий горловой крик, похожий на злобный вой кота.

— Так кричат лемуры катта, подвижные, ловкие и заполошные, как одесские торговки. В отличие от тор­говок лемуры умеют удивляться и играть в популяр­ную детскую игру «замри». Этим они и покорили меня. Ну, ладно, пошли, а то там люди погибают, — сказал Яков и взялся за ящик. — Я смотрю, как бы мне не схлопотать сегодня по шее от изнывающего коллек­тива.

Они подняли ящик, пошли, покачиваясь и наступая на собственные тени. Солнце уже давно спустилось с полуденной высоты и теперь било слева в затылок.

Люди «погибали» в тени под навесом, за тесовым в три доски столом. Четверо лениво забивали «козла», пятый сидел особняком, привалившись к стойке, тренькал на гитаре и напевал нудным голосом частуш­ки. Все пятеро были босоноги, без рубах, темные от загара. Под столом, как стреляные гильзы после жар­кого боя, валялись пустые бутылки — «сучок», «москов­ская», «перцовка», «кориандровая». На утро, как водится, не хватило, и теперь в ожидании Якова они пережива­ли трудные часы.

На поляне, чуть в стороне от навеса, стояли друг за другом пять вагончиков-домиков на резиновом ходу — два зеленых, коричневый и опять два зеленых, — как игрушечный состав без паровоза. К последнему зеле­ному приткнулась сколоченная на скорую руку стайка на деревянных полозьях. За ней примостился сарай­чик — жерди да крыша.

По краю поляны, за редким березнячком, проходи­ла трасса — просека, траншея, невысокий земляной вал. В этом месте газопровод выползал на бровку тран­шеи и обрывался, зияя черной круглой пастью. Там же, вдоль бровки разместилась техника: два трубоукладчи­ка с нацеленными в небо стрелами, бульдозер, свароч­ный агрегат САК — железный сундук на тележке; пе­редвижной котел для приготовления битумной мастики и пузатый ацетиленовый генератор, заляпанный из­вестью. В другом конце поляны, пощипывая траву, бродила корова.

Среди «козлобоев» выделялся Мосин, сварщик-паспортист — плотный, круглый, с широким давно не­бритым лицом, с маленькими, как ржавые кнопки, глазами, которые смотрели холодно и прилипчиво.

Гитарист Гошка, сварщик второй руки, пел моно­тонной скороговоркой. Частушки выскакивали из не­го, как сардельки из автомата. Знал он их великое множество.

Ты точи, точи, точило, острый ножик навостри.

Мине милка изменила —

Раз и два и три.

После каждого куплета он щипал струны всеми пальцами разом и тут же прижимал ладонью.

Ты за талию меня

Не бери, Ванюша,

Не цылована три дня —

Затрясусь как груша.

— Вот мы и притепали, — сказал Яков, и они по­ставили ящик с водкой на верхушке земляного вала.

Через траншею была брошена доска — узкая и на вид хлипкая. По ней надо было перейти на поляну.

— Эй, алкаши! Ого-го! Готовьте глотки! — заорал Яков.

На его крик из первого зеленого вагончика высу­нулась Валька, девица двадцати семи лет, — главная по проверке качества сварных швов. Красивые свет­лые волосы ее были распущены, яркий, в красных ро­зах халат расстегнут — издали чернела широкая по­лоса лифчика. Увидев ящик с водкой, она фыркнула с отвращением и скрылась в вагончике.

Из четвертого зеленого спустилась, покачиваясь как борец, грузная и поблекшая, несмотря на моло­дые годы, Зинка, жена Гошки-гитариста и штатная повариха.

— Паразиты! — прошипела она с ненавистью и по­шла в стайку.

«Козлобои» меж тем бросили домино, один за другим потянулись из-под навеса. Приободрившийся Гошка ударил на гитаре туш.

Вскинув ящик на плечи, Яков спустился с вала, сту­пил на доску. Желая хвастануть, он поднял ящик над головой, пошел плавным, скользящим шагом, подра­жая канатоходцам. Доска пружинила, прогибалась. На середине пути Яков вдруг сильно качнулся — ящик повалился ему за спину, вывернулся из рук. Бутылки зелеными щуками скользнули в траншею.