Михаил Кузмин - Тихий страж. Бабушкина шкатулка

– Ведь вы уехали от мужа?

Она молча кивнула головою.

– Куда же вы идете?

– Куда глаза глядят!..

Это было сказано очень печально, но, повидимому, не совсем соответствовало действительности, потому что шла она определенно к дачному поселку, крыши которого уже виднелись невдалеке. Маврикий Иванович спросил прямее:

– У вас кто-нибудь живет здесь?

– Да, мама.

– Я бы хотел вас видеть еще раз.

– Нет, нет… меня можно видеть только в сумерки.

– Ну, хорошо, можно и в сумерки.

– Нет. Прощайте. Не смотрите, в какой дом я пойду. Прощайте.

Он еще раз поцеловал ее руку и отвернулся по ее просьбе. Когда он снова повернулся, дамы уже не было. Маврикий Иванович давно не был так взволнован и потрясен до такой степени. Машинально найдя дачу своего друга, Кости Зайцева, он прямо прошел в отведенную ему и заранее приготовленную комнату, но спать не мог, и всю ночь проходил из угла в угол, куря, мечтая, удивляясь и строя планы. Какой-то чудный, необыкновенный, не повторяемый вечер, и эта Ольга Николаевна!

На следующее утро местность – равнина, озеро – показались совсем обыкновенными. Встреча с Ольгой Николаевной казалась сном. Впечатление странности не исчезло, но было странно, что вчера он так увлекся, что мог объясняться в любви почти незнакомой даме.

Все-таки утром Маврикий Иванович рассказал свое дорожное приключение Зайцеву. Тот выслушал внимательно:

– Ну, послушай, я же отлично знаю твою незнакомку: она – жена Алеши Краснова, Ольга Николаевна, рожденная Лейстикова?

Отрицать не было никакой необходимости. Оказалось, Зайцев, отлично знал и мужа Ольги Николаевны, и ее мать, и всю их семейную жизнь. Может быть, если бы Ольга Николаевна знала, к кому идет в поселок Маврикий Иванович, она не была бы так откровенна.

– А что? Разве она мне все солгала?

– Как тебе сказать? Факты она передала верно, но освещение, вот что главнее всего. И замечательно, что она не переиначила событий, как лицо заинтересованное, а передала их, как фантазерка!.. Алеша Краснов – очень милый мальчик, но она его замучила причудами и изменами. Их женили родители. Впрочем, может быть, они и сами чувствовали склонность друг к другу… Не знаю.

– Ее муж, действительно, так красив, как она говорит?

– По правде сказать, никогда об этом не думал. Кажется, ничего себе. Но я не понимаю, чего ей нужно! То возилась с Алексеем, заставляла его носить средневековый костюм, гулять с нею при луне, то начала заводить романы с кем попало у него под носом. Теперь вот совсем сбежала. Ведь нужно ангельское терпение, чтобы не прибить хорошенько.

– А знаешь, она, я думаю, была бы в восторге, если-б ее прибили. Она об этот мечтает.

Зайцев, помолчав, начал:

– Потом, ведь это все уже старо – такие типы! Кого она удивит?

– Вот меня удивила.

– Так это случайно, пришел такой час, сумеречный, странная встреча, странная история, необычайная про>гулка… при том она ведь интересна, Ольга-то Николаевна.

– А, что могли значить ее слова, что ее можно видеть только в сумерки?

– Ничего не значили. Поэтическая непонятность.

– Мне почти смешно, что я в нее совсем влюбился вчера.

– Ничего! Со всяким может случиться, особенно в сумерки. В такое время все странно меняется на минуту: и лица, и слова, и чувства, и природа. Может быть, Ольга Николаевна была и права, говоря, что видеть ее можно только в сумерки.

Говорят, что любовь требует жертв, но часто она заставляет и делать усилия, и заниматься тем, к чему мы не имеем никакой склонности, ни способности, ставить нас в смешные положения, толкает нас на преступления, – вообще, это – такой господин (по-русски выходит даже – госпожа, так как слово «любовь» женского рода), который очень похож на капризного тирана. А, между тем, какое чувствительное и по-настоящему благородное сердце не признает этого господства?

Что, как не любовь, заставило барышню Куртинину, милейшую Антонину Петровну, никогда не исполнявшую что-нибудь серьезнее романса Чайковского «Средь шумного бала», – петь песни Дебюсси? Что одело ее в зеленое платье, которое ей шло, как игумену шел бы гусарский мундир? Что научило ее игре в шахматы? Что Заставило ее полюбить русские иконы и сухарный квас? Одна любовь.

А, между тем, Антонина Петровна вовсе не бесхарактерна, умна, не красавица, но весьма привлекательна, – в чём же дело? Дело в том, что у неё в груди находилось необыкновенно нежное, горячее и упорное, несмотря на свою чувствительность, сердце. Кроме того, Антонина Петровна была не то что любопытна, но романтична, и ее привлекали события, книги и люди, в которых заключалось что-нибудь таинственное, непонятное. Конечно, на наш взгляд, в Викторе Андреевиче Ивине таинственного было очень мало, но барышня Куртинина полагала иначе.