Елизавета Магнусгофская - Тринадцать - Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I]

…Ах, если бы знали люди, какое блаженство, какое ни с чем не сравнимое счастье положить жизнь свою за други своя — никогда никто не боялся бы смерти!

Андрик замолчал. Вечерняя звезда разгоралась. И, казалось мне — один луч ее скользнул по его лицу… Задержался на минуту на его голове…

Я молча смотрел на звезду. Потом обернулся к Андрику.

Но Андрика рядом со мной уже не было.

Тогда я снова обернулся к звезде Богородицы и стал молча молиться за Андрика… За всех погибающих в море… живот свой на поле брани положивших… убиенных… расстрелянных… умученных…

И величаво играла своими лучами Ее звезда…

Зеленый огонек…

Я увидел его в первый раз, когда, шестнадцатилетним юношей, я последовал за отцом в купленный им домик на окраине города. Старенький, но уютный домик этот стоял в густом саду, почти на самом берегу реки. Из окон его была видна большая река. А на севере море. Синяя полоска.

Туда уходили суда — в неведомые дали. И оттуда возвращались, распустив паруса или дымя трубами. Длинная каменная гряда убегает от берега в реку, отделив собой небольшую полоску воды. По эту сторону гряды — мелко. Водятся только пиявки да лягушки. По ту сторону — глубина. Там уходят в море большие пароходы.

По вечерам на молу зажигался зеленый огонек. Ровным, немигающим светом горел он, загораясь после заката. И так до самого утра.

Ровный, зеленый, ласкающий…

Я не знаю, почему влек он меня к себе, тянул неведомой и непреодолимой силой. Я часто смотрел на него по вечерам, сидя долго-долго в саду. Я мечтал, глядя на этот зеленый огонек. Мечтал, как мечтает каждый юноша, полюбивший в первый раз… Я мечтал о ней, глядя на огонек. И огонек связался в моей памяти с нею.

Давно уже нет ее, моей милой и любимой…

Давно нет на молу зеленого огонька…

Была война. Было повальное бегство из родных городов. Была революция.

Погасли на реке зеленые и белые огни. И, казалось, в целом мире нет иных огней — кроме красных.

Огненно-красных. Кровавых…

Зеленый огонек…

Так же далеко, как ты, осталось мое детство… моя юность… моя юношеская любовь…

Все проходит, все минует.

Превратился в зрелого мужа мечтательный юноша. На полях войны потерял он свои светлые иллюзии…

Иллюзии зеленого огонька…

Снесен с лица земли наш уютный домик. В могиле мой отец. Далеко моя юношеская любовь… И нету больше на молу моего зеленого огонька. На месте его поднялся новый нескладный маяк, с тускло-белым — проблесковым — огнем. И всюду на реке, от верховья до моря, до большого белого маяка, сторожащего вход в залив, проблесковые, проблесковые, проблесковые.

Жалеют огня. Жалеют света. Но не жалеют людских глаз.

Много проблесковых огней на лоне широкой реки. Белые, белые, красные. А зеленых только три. Это — на всей широкой реке. Ненавижу я проблесковые огни. Непостоянные — как сами люди.

Как человеческая любовь…

Я поселился за городом, вблизи того места, где стоял наш старенький домик. Мне часто приходилось возвращаться последним пароходом. И, глядя в окно на темные воды реки, на темное небо — я ждал, жадно ждал, не покажется ли, наконец, зеленого огня — маячка или встречного парохода.

Что в них, в этих зеленых огнях, что они так влекут меня, так манят и мучают?

Вот загорелся зеленый луч — и сразу погас.

Почему вы так непостоянны, проблесковые зеленые огни?

В годы войны и революции спало мое сердце. Горела душа — да, горела пламенем жертвенной любви к Родине, к родному народу. Но не было в ней места для чувства к кому-нибудь одному. А теперь, на родине, когда успокоилось сердце, когда вокруг тишина и мир, в мое спавшее сердце прокралась непрошеная гостья: Любовь.

И я отдался ей со всем порывом, на который способна одинокая душа…

Она не любила меня. Нет, не любила…

Играла ли она мной или увлекалась сама — не знаю. Но я отдал ей всю жизнь, все мои мечты и надежды. И когда, редко, разрешала она мне целовать свои тонкие руки — я испытывал неизъяснимое блаженство. Она позволяла мне это иногда. И больше ничего. Никогда.

Но я горел. Я сгорал на пламени этой любви… И, казалось мне, кроме этого чувства нет в мире ничего. Ничего!

И, когда я возвращался домой, прижимаясь горячим лбом к холодному стеклу пароходного окна, — я думал о ней. Только о ней.

Ждал появления зеленых огоньков.