Елизавета Магнусгофская - Тринадцать - Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I]

Второй по блеску!

Он теперь на юге. Нет, скорее — юго-западе… Значит, надо идти так, чтобы он все время оставался слева.

Но Юпитер посмотрел только на минуту. Ах, Федя, Федя, ты прав — не любят звезды того, кто их не понимает!

Я снова сел на какой-то пень, заткнул уши, закрыл глаза. Стал тихонько молиться…

И просидел так, пока над рощей не показалась слабая полоска зари. Еле-еле заметная.

Резкий крик — тот самый, знакомый, — родился в роще. И, словно по сигналу, все «они» зашевелились еще быстрее, стали собираться в одно место. Я зажмурился и не видел, а только слышал, как опять пронеслась над рощей гигантская птица.

Стихло. Я открыл глаза. Огляделся. В тусклом свете утренних сумерек увидел я море — не у дюны, а там, где ему надлежало быть, и лес, и дорожку — в двух-трех шагах от себя.

Покачав головой, отправился я домой. Нет, Варваре Андреевне не скажу я, что было со мной в роще.

Я переделал картину. — Вернее сказать — написал заново. Это не был больше лесной уголок в осеннем сне. Полотно ожило. Весь лес наполнился туманными, сливающимися с тьмой, расплывчатыми фигурами. Присмотришься — видишь их: над соснами, в кустах, на каземате.

А над лесом, блестя лучами, сияет второй по блеску.

И, отбросив все прежние наименования, я назвал картину просто:

«Полночь в лесу».

Я выставил свое полотно на Рождественской выставке. Она имела громадный успех. Впрочем, многие и ругали картину. Понимать — да кто мог ее понять? Я думаю, ее поняла бы Варвара Андреевна. Да зачем она придет на выставку? Я думаю, она никогда еще в жизни не была ни на какой выставке, ни в музее.

Рассказал я только Наде. Не знаю, поверила ли она, но она долго-долго смотрела на картину. Знаю: она вспоминала ту ночь, когда мы были с ней там, на мягком мху, когда «они» помешали нам своим криком…

В последнее время Надя опять очень нежна со мной…

А все-таки — в этом я уверен — я для нее только — второй по блеску…

Никогда не любил я спиритических сеансов. Они вызывают во мне — ну, я сказал бы — брезгливое — отношение. Как это, вызвать душу кого-нибудь из умерших близких? Православная церковь наша молится «во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему…» А я буду лишать его этого покоя, хотя бы на минуту? Из-за какого-то баловства! Чем же иным являются для большинства спиритические сеансы? Нет, этого я не понимаю! Я против этого!

Сознаюсь, когда спириты уговаривали меня принять участие в одном из сеансов, уверяя, что там будут только серьезные, сознательные приверженцы спиритизма, чтобы вызвать дух Андрика Смирнова — я поколебался. Слишком хотелось мне узнать трагические обстоятельства его смерти… Но я все же не пошел.

И Андрик оценил это — и пришел ко мне сам. Не во время сеанса, для развлечения других — а как друг к своему другу…

Андрик Смирнов.

Мы все его звали так. Никогда «Андрей», «Андрюша», «Андрюшка»: Андрик…

В последний раз я виделся с ним года за два до его гибели. Это было в Лондоне. Я зашел к нему в каюту. Андрик был дельный моряк, но ничем не отличался от своих товарищей. Разве — своей религиозностью. Существует пословица: «Кто в море не бывал, тот Богу не маливался» — и в пословице этой скрыт глубочайший смысл. Среди моряков редки — я бы сказал: почти никогда не встречаются атеисты.

Моряк бывает в церкви не часто. Но разве в море не помолитесь вы лучше, глубже, серьезней, чем в четырех церковных стенах? Пусть не глядят на нас строгие лики святых — глядит сам Божий лик, глядит из каждой звезды синего неба, из каждой бегущей волны. Пусть нет лампад — но разве не бесчисленные свечи зажжены в небесах? Пусть нет церковных песнопений — разве не поют их морские волны? Разве не слышите вы в этих напевах: «Всякое дыхание да хвалит Господа!» Не внимаете весенней ночью, как возглашают волны:

— Христос Воскресе!

Хвалят морские волны Господа…

Андрик был верующим как-то по-детски чисто. Он не любил зря говорить на религиозные темы, но если говорил — все выходило у него так красиво…

Когда я зашел к нему в Лондоне, я увидел в его каюте что-то мне новое. Это была икона — вернее, картина. Он мне сказал, что это — картина известного художника… Айвазовского, что ли… Я имен не знаю… Бурное море. И погибающие моряки. А там, почти на горизонте — сияние. Вгляделся, вижу — Пречистая Дева в сиянии венца. Я долго смотрел на картину. Андрик же сказал: