Да, поезд. Паровоз и девять вагонов.
И всю дорогу стояла у меня перед глазами эта картина.
Я, конечно, постарался уверить батюшку, что у него начинается лихорадка, что в тумане вообще очень легко может что-нибудь померещиться, и поскорей переменил разговор. Но и ночью — ночевал я в церковном доме — мне все время вспоминались батюшкины слова.
Ведь сколько раз — летом еще — возвращаясь от батюшки, старался я представить себе, как это проходит там, по болоту, поезд, пугающий крестьян, останавливался у болота; любопытно, хотел его увидеть. Но болото было пусто и никогда ничего, кроме журавля, цапли или одинокой крестьянской фигуры, уверенно пробирающейся при свете дня по знакомым тропинкам, не видал я на болоте.
И кто же увидел теперь? — Батюшка, который был так чужд всякого суеверия, который не признавал ничего такого.
«…Вчера мы и похоронили его… И как это сгорел он так быстро — в какую-нибудь одну неделю…»
Так кончалось письмо, полученное мною от матушки уже в Москве.
И перед моими глазами встал снова церковный домик с его уютной жизнью. Розовый абажур и кипящий самовар в столовой. Матушкино варенье… славные детишки. Отец Александр с его юношески-чистой застенчивой улыбкой.
И громадное, жуткое болото, стерегущее неразгаданные тайны…
…Я знал много женщин до и после нее, но ни одной не любил так, как эту девушку с серыми грустными глазами…
Мне было тогда восемнадцать лет, ей — двадцать семь… Вы улыбаетесь? Не улыбайтесь.
Я познакомился с ней на даче, в доме хороших знакомых. Я ухаживал за хозяйкой дома, но сегодня она занялась приезжим офицером, и, с досады, я завел разговор с Соней. Раньше я не обращал на нее внимания, как и многие другие. Она была красива, но красота ее была какая-то скромная, так что многие проходили мимо нее, не замечая.
Она была хороша, как ясный сентябрьский день, когда еще ничто, кроме грустной бледности неба и скользящих в листве золотых бликов, не напоминает о приближающемся осеннем ненастье. Мы сошлись с ней, как сближаются люди на даче, где есть парк с укромными уголками, густой лес, поля с протекающей по ним речкой.
Она была учительницей музыки. Уроки отнимали у нее весь день, и только по вечерам бывала она свободна. Два раза в неделю ездила она в имение барона Р., в пяти верстах. Если погода была хорошая, она шла пешком, а я провожал ее.
Скучна была Сонина жизнь. Безрадостное детство у злой и капризной мачехи. С восемнадцати лет — гувернантка, воспитательница чужих детей. Потом — увлечение молодым, легкомысленным графчиком, который не успел соблазнить ее только потому, что во время вмешалась старая графиня-мать.
Чужие, капризные дети. Незаслуженные обиды и унижения. И никаких, никаких радостей… За десять почти лет этой жизни удалось скопить немного денег.
Купила рояль. Теперь она могла давать уроки и на дому. Могла заниматься музыкой, развивать свои недюжинные способности. И рояль стал единственной радостью, единственным другом ее серенькой жизни.
Так проходила молодость, увядала красота, не замечаемая никем, не нужная никому. После первой, неудачной любви, Сонечка не увлекалась больше никем и покорно готовилась нести безрадостный крест старой девы…
Я был в то время пустым развратным мальчишкой. Сын богатых родителей, я познал все тайны жизни чуть ли не с четырнадцати лет. Вел ту пустую жизнь, которую вели все мои товарищи — наша «золотая молодежь»…
Но бывали у меня минуты — особенно началось это в последний год, — когда на меня нападала тоска и глубокое отвращение к жизни, которую я вел. Тогда — весной бывало это — убегал я куда-нибудь в лес и погружался в бездумное созерцание природы. Меня успокаивал шум леса, журчание ручейка. И тогда в душе — где-то в самой глубине — мелькали какие-то еле осязаемые мечты о красивой и чистой любви, не похожей на мутные увлечения, наполнявшие мою жизнь…
Вся любовь моя к Соне была такой светлой мечтой!
За что могла эта серьезная девушка полюбить меня, развратного и наглого мальчишку? Может быть, она угадывала, под внешней оболочкой, мою душу, любившую все красивое и возвышенное.
Были ясные вечера, полные закатного света. Были звездные ночи в парке. Были прогулки в далекие леса, синевшие на горизонте. Мы оба любили природу и умели пользоваться тем, что дает нам лес, лето, река… Один вечер остался в памяти моей незабвенным, как прекрасная сказка, что рассказывает горячо любимая мать. Мы сидели на крутом берегу реки, под навесом ивовых ветвей. У ног наших бежала река, а в ней догорал розовый закат. И был такой простор, такая чудесная даль… Мы сидели, слушая вечерние звуки. И внезапно я заметил в ее глазах слезы.
Читать дальше