Пётр Якубович - В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 1

Писано летом 1893 г. ( Прим. автора.)

Жебрей — сорная колючая трава, пристающая к одежде прохожих.

Попрошайничать на арестантском жаргоне. (Прим. автора.)

Объясняется это, по всей вероятности, дальностью расстояния почтовых станций от места жительства родни, живущей где-нибудь в глуши, в деревне, а еще больше — незнанием ею русского языка. Иногда, получив даже письмо от сына или брата с каторги, узбек или сарт не найдет никого, кто бы мог не только написать ответ, но и прочесть самое письмо, написанное обыкновенно варварски безграмотно и неразборчиво. А писать из тюрьмы или получать по-русски писанные письма арестантам запрещается. (Прим. автора.)

Ургуй — забайкальский подснежник, красивый, довольно крупный цветок: пять лиловых лепестков с желтым глазком посредине. (Прим. автора.)

В отношении кандалов тюремное начальство вообще не обнаруживало большой последовательности и руководилось больше своим настроением. Вот почему и в моих записках (как в первом, так и во втором томе) арестанты фигурируют то в кандалах, то без кандалов; одно время вечные носили даже наручни… (Прим. автора.)

Буквально: со щепоткой соли (лат.) . Здесь в смысле: принять На веру с оговоркой, с осторожностью.

Резюме моих взглядов на этот предмет читатели могут найти в послесловии к настоящей книге (см. т. II наст, издания) — «От автора» (post scriptum). (Прим. автора.)

«Вечная» каторга фактически длится двадцать лет, но сложные сроки арестантов, судившихся за побеги и другие преступления, совершенные уже в каторге, бывают несравненно длиннее (двадцать пять, тридцать и даже пятьдесят лет). (Прим. автора.)

Действие происходит в Пермской губернии. ( Прим. автора .)

Рецидивистам испытуемые сроки (всегда сравнительно длинные) назначаются самим судом. ( Прим. автора .)

За исключением каменной ограды, здание Шелаевской тюрьмы было сплошь деревянное и построенное, надо сказать правду, на живую руку, несмотря на огромные затраченные деньги. Одно посетившее нас сановное лицо, наступив ногой на шатавшуюся половицу, сказало, укоризненно качая головой: «А ведь каждая доска обошлась здесь в сотню рублей!..» (Прим. автора.)

Весною 1893 года решением государственного совета окончательно отменено в России телесное наказание женщин. ( Прим. автора.)

В арестантском жаргоне встречаются слова, несомненно, французского происхождения. Так, «бумо» (сплетни, вымышленный слух, острота) есть, конечно, исковерканное «bon mot»; «мотя» (доля, часть) — «moitie» и т. п. (Прим. автора.)

В действительности я арестован был еще в 1884 году, то есть за девять лет до описываемого момента (из них три года провел под следствием, три — на Каре и столько же в Акатуе). ( Прим. автора.)

Эпиграф из стихотворения Н. А. Некрасова «Благодарение господу богу…». В стихотворении изображена знаменитая Владимирская дорога, по которой гнали арестантов в Сибирь.

Глава первоначально называлась: «Дорога». П. Ф. Якубович, приговоренный к каторжным работам, был отправлен этапом в Карийскую каторжную тюрьму (Читинской области). Начало «арестантской жизни», этапный путь и все, что ему предшествовало, описаны в первой главе.

Этой главе в журнальном тексте предпослано рассчитанное на цензуру вступление «Вместо предисловия», в котором читателю представляется «доктор Мельшин», якобы издающий записки убийцы Д. Отвечая украинскому поэту П. А. Грабовскому на его недоумения по поводу «необходимости переодевания», Якубович писал: «Вы сами можете понять, что не от воли автора зависело обойтись без него… Что сделано оно, быть может, неудачно — это другой вопрос, но автор и не заботился сделать переодевание удачнее: напротив, он хотел употребить явный и избитый шаблон» («Из переписки П. Ф. Якубовича». — Журнал «Русское богатство», 1912, № 5, стр. 50, 56). В отдельных изданиях это вступление сначала подверглось авторскому сокращению, а затем и совершенно им отброшено. Приводим текст «Вместо предисловия» полностью:

«Прежде всего спешу предупредить читателя, что предлагаемые его вниманию записки отнюдь не принадлежат нижеподписавшемуся, который является не больше как издателем их. Они попали мне в руки совершенно случайно. Находясь в постоянных разъездах по делам службы, сам я редко бываю дома — в том небольшом городке Забайкалья, который служит местом жительства моей семьи; по этой причине я очень туго сближаюсь и с своими соседями. Да мало, признаться, и интересуюсь ими. В редкие выпадающие мне досуги я предпочитаю заглянуть в газету или в новую книжку журнала, чем сидеть за винтом и неизбежно сопровождающим его в Сибири графином очищенной. Такое поведение не совсем, правда, благоприятно отзывается на — моей репутации среди обывателей, прозвавших меня медведем и гордецом; но я не претендую на это и ничуть не был удивлен или огорчен, когда приехавший в одну из моих отлучек новый обыватель, поселившийся совсем рядом с моей квартирой, странностью своего поведения заткнул даже и меня за пояс. Это был господин средних лет, довольно красивый, с сильной проседью в голове и бороде, поселенец из дворян с небезызвестной фамилией. Стоустая молва в весьма трогательных чертах передавала историю совершенного им из ревности убийства и находила его невинно пострадавшим. Хорошее, по-видимому, состояние, благовоспитанные манеры, тихий нрав, представительная наружность — все невольно располагало к Д.; но сам он с первого же шага на новом месте показал, что не только сближаться, но и знакомиться ни с кем не намерен. Незадолго до прибытия в наш город он получил право разъезда по Сибири, но желания куда-нибудь уехать не обнаруживал. Посетовали, посудачили, почесали обыватели язычки насчет образа жизни новоприбывшего — и махнули рукой. Я тоже заинтересовался было тем фактом, что Д. выписал на новый год массу газет и журналов, не только русских, но и иностранных (до тех пор не было у меня в этом отношении соперников); но любопытство мое было чисто пассивного характера: ни малейшего шага к сближению я не сделал, и, живя в нескольких всего саженях друг от друга, мы так и остались один для другого прекрасными незнакомцами. Одно еще знал я о жизни Д.: что он очень много пишет, что целые груды рукописей хранятся у него в корзинке и в ящиках стола. Сведения эти исходили от его квартирной хозяйки, и потому, само собой понятно, содержание рукописей оставалось для меня terra incognita. (Неизвестным (лат.) .)