Павел Гайдебуров - Внутреннее обозрение

В Москве с декабря месяца начала выходить новая газета. Не говоря ни слова о том направлении, какого она намерена держаться, и не объясняя причин своего появления на свет, новая редакция обращает внимание будущих своих подписчиков на следующие свои особенности: во-первых, за исключением пяти или шести дней в году, газета будет выходить ежедневно; во-вторых, год считается с января, но подписавшиеся ранее этого месяца получают нумера за декабрь нынешнего года бесплатно , начиная с того числа, в которое принята будет подписка; в-третьих, при конторе газеты основывается книжная торговля , распорядители которой, по условию заключенному с редакцией, обязаны исполнять все требования по выписке книг точно и добросовестно. – В Петербурге явятся два новых еженедельных издания; одно из них сопровождается «совершенно независимым» к газете приложением «Художественный Листок,» на который, однако ж, подписка отдельно не принимается; другое, заявляя о себе, говорит, что для желающих представляется возможность получать эту газету бесплатно; стоит только выписать через посредство такого-то книгопродавца книг на 30 р. – и газета будет высылаться даром. Приведенные нами три примера ясно показывают? что вновь возникающие издания не надеются на свои силы, что они являются вовсе не для удовлетворения какой-либо общественной потребности, а совершенно случайно; поэтому они и стараются обставить свое появление таким образом, чтоб хоть искусственными путями обратить на себя внимание публики. Это, повторяем, доказывает или то, что в настоящее время никаких общественных потребностей не существует, или то, что их не знают наши литературные деятели.

Если мы обратимся к тем мнениям о нашем обществе, какие высказываются почти в одно и тоже время различными органами журналистики, то увидим поразительную смесь самых несоединимых противоположностей: одни находят, что наше общество, в делом своем составе, в высшей степени консервативно; другие, напротив, утверждают, что оно ясно выказывает постоянное стремление подвигаться вперед, но что ему только не достает необходимой инициативы; одни радуются тому, что общество в последнее время стало интересоваться всем, что в среде его совершается; другие, напротив, скорбят о том равнодушии к собственным нуждам, каким отличается русское общество и т. д. Подобного рода противоположные одно другому мнения приходится слышать постоянно, и каждое из них подкрепляется большим или меньшим количеством фактов, взятых непосредственно из жизни. И каждое из этих мнений оказывается более или менее справедливым. Словом, кто чего захочет искать в нашем обществе, тот то и находит.

А между тем было время, когда наша общественная жизнь представляла такие явления, которые действительно имели вполне общественный характер. Все мы знаем, например, что несколько лет назад, когда журналистика серьезно заговорила о важности народного образования, общество приняло самое живое участие в деле народных школ; когда зашла речь о необходимости разумного образования для женщин, то скоро не осталось почти ни одного губернского города, в котором не было бы женской гимназии; открытие, например, «Общества для пособия нуждающимся литераторам» сопровождалось такими многочисленными заявлениями сочувствия к литературе неё деятелям, пожертвования сыпались в таком количестве, что этому движению нельзя было не придать характера вполне общественного; журналистика пользовалась таким всеобщим и сознательным уважением, что его никак нельзя было считать чем-то случайным, скоропреходящим; всякая публичная ложь и инсинуация порицались с таким откровенным негодованием, которое невозможно было заподозрить в неискренности или придать ему совершенно исключительный, частный характер. Словом, общество русское представляло тогда резко очерченную физиономию, насчет характера которой не могло существовать двух мнений. Приютом оно представлялось активной массой, которая не сама подчинялась всякому встречному, но подчиняла себе других.

Прошло пять-шесть лет, – и картина совершенно изменилась. Прежняя добродетель начала считаться чуть не пороком; то, что прежде подвергалось единодушному порицанию, начинает снова выступать на сцену и авторитетно провозглашать свои сомнительные доблести; молчавшие прежде органы печати заговорили, говорившие прежде – замолчали. Все стало делаться как-то на выворот, отрицая и порицая недавно минувшее; настала пора – не утомления (это бы еще ничего, это бы свидетельствовало, по крайней мере, о живучести общественного организма), а пора озлобленной ломки того, что еще недавно было насаждено и не успело дать никаких видимых результатов. В обществе началась крутая и суровая реакция, в подробности которой входить еще слишком рано. Но подобное превращение, совершившееся в такое короткое время, невольно вызывает всякого на размышление: что же это такое? где же настоящие, действительные симпатии нашего общества? увлекалось-ли оно тогда, пять-шесть лет назад, или увлекается теперь? Теперь или тогда было оно более похожим на самого себя?