Эрнст Бутин: Се человек

Эрнст Бутин

Се человек

Роман-апокриф

Из того, что Я вам говорю, вы не узнаете, кто Я.

(Евангелие от Фомы)Те, кто со Мной, не понимают Меня.

(Деяния Петра)

КНИГА ПЕРВАЯ Зажав в уголке губ зубочистку - терновый шип, который обломил, проходя мимо претория, Иуда, сын софера Симона бен-Рувима из Кариаф-Иарима, известный бунтарям-кананитам как Иуда Сикариот, сделав невозмутимое лицо, дерзко посмотрел на левитов - младших священнослужителей, - наблюдавших за тем, чтобы паломники не забывали вносить дар в сокровищницу Храма. Подчеркнуто медленно, чтобы левиты видели, опустил ассарий в средний из украшенных керубами дароприемников. Всего ассарий - две лепты! - вклад, меньше которого Закон не разрешает жертвовать никому, даже беднейшему из беднейших! Левиты откровенно осуждающе поджали губы, глаза их стали недобро изучающими: видно, этот крепкий, жилистый простолюдин с кудлатыми патлами медного отлива и такой же рыжей кудрявой бородой, этот, судя по виду, неграмотный и невежественный селянин, просто-напросто лентяй, если не смог заработать для Предвечного хотя бы сребреник. Сколько же, интересно, даст он беа - для взноса в корван Храма, обязательного для каждого обрезанного, где бы ни жил тот, здесь ли, в Земле Обетованной, в странах ли вавилонских, ливийских, иберийских, галльских и прочих, не говоря уж о давно освоенных сирийских, египетских, эллинских и ромейских городах? Взгляд Иуды равнодушно скользнул по левитам. Пусть презирают Адонай все видит, Адонай все знает, Адонай оценит, что он, Иуда, поло-жил в сокровищницу больше всех, ибо все клали от избытка своего, а он, как та вдова, которая умилила Равви, при скудости своей отдал все, что имел, все пропитание свое, последнее, лично ему принадлежащее. Правда, в кошеле под хламидой есть и два динария, и три драхмы, и одна дидрахма, но это - деньги общие, их надо беречь. А лучше приумножать, чтобы... хорошо бы купить еще один, пусть только всего лишь один, меч. У Симона бен-Ионы, по прозвищу Кифа, Симона Кананита, да и у него, Иуды, уже есть оружие. Неплохо бы достать и для других назареев, хаберов-сотоварищей, или хотя бы для самых воинственных из них: братьев Зеведеевых, Иакова и Иоанна, прозванных за решительность Воанергес - Сыны грома; для Андрея, брата Симона Кифы; ибо не мир пришел я принести, но меч, как не раз говаривал Равви. А взор Иуды блуждал в это время по Двору народа. Потом поднялся выше - ко Двору священников, где у массивного алтаря, сложенного из огромных камней, плавно скользили, окропляя кровью животных святилище, старшие священнослужители - когэны в гиацинтового цвета тиарах, в голубых подирах, в злато-пурпурных нагрудниках, украшенных крупными самоцветами с начертанными на них именами колен Израилевых. Утреннее жертвоприношение всесожжения давно закончилось, и на решетках над жадным огнем лежали уже пласты тука жертв греха или вины. Принюхиваясь к слабому аппетитному запаху жареного сала, Иуда раздул ноздри. Выдубленное ветрами Иудеи, Идумеи, Перея, Галилеи, загоревшее до цвета коричневой земли Кумрана суровое лицо его с глубокими морщинами, с перебитым в драке носом такие лица пугают и одновременно привлекают женщин, будь они пресыщенными женами удачливых царедворцев, целомудренными дочерьми во всем видящих грех фарисеев или уставшими от мужчин порочными танцовщицами и музыкантшами, - расслабилось. Ставшие счастливыми, почти влюбленными, глаза устремились туда, где за жертвенным дымом искристо переливалась на золотых цепях скрывающая святая святых бесценная Вавилонская завеса, изображающая Вселенную. Обильное яркое солнце играло веселыми бликами на густо-багровом, как кровь, мраморе стен, лучилось, отражаясь от огромной, в рост человека, символизирующей страну Израиля, золотой виноградной кисти, укрепленной над так же щедро изукрашенными золотом воротами во Двор священников, усиливая и без того опьяняющее, как только оказываешься тут, чувство окрыленности, слиянности с Всеблагим, возлюбившим избранный народ свой и столь же пылко любимым народом этим. Чувствуя, как умиротворенность переполняет душу, пятясь и часто кланяясь, мысленно вознося Отцу Небесному пылкие молитвы, Иуда скользящими шажками отступил за Красные ворота, названные так из-за редкой их красоты. Лишь наткнувшись затуманенным взглядом на крупные, написанные по-арамейски, по-эллински, на латыни, предостережения, запрещавшие под страхом смерти входить внутрь иноверцам, сообразил, что находится уже вне Двора народа, и перестал кланяться.