Эрнст Бутин - Се человек

Скучающим тоном, а внутренне обмирая от опасения, что Равви возмутится, откажется, предложил опять учинить расправу над торговцами, оскверняющими Храм, как хотел сделать еще три года назад. - Тогда, восхищенный тобой, уверенный, что явился наконец ничего не боящийся, тот, кто спасет детей Авраамовых, я, не раздумывая, уверовал в тебя. С тех пор остаюсь - наде-юсь, не сомневаешься? - преданнейшим сторонником, да что сторонником, слугой твоим! Равви медленно поднял голову, повернул к нему осунувшееся лицо, посмотрел изучающе. Иуда заставил себя не опустить глаза. - Сам же поучал: кто не со мной, тот против меня, - продолжил с нарастающим напором. - А разве те, кто не замечает, не признает тебя, с тобой?! Так накажи их! Ведь и это твои слова: вы думаете, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, не мир, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух и двое против трех: отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей. Говорил так? - вонзил в Равви жесткий, требовательный взгляд. - Говорил!.. Родственников, самых близких между собой людей, готов врагами сделать, - назидательно поднял корявый указательный палец с похожим на ракушку ногтем. - Так чего же ты жалеешь чуждых друг другу?! К тому же торгашей, ненавистных тебе накопителей богатства! Не ты ли говорил: не собирайте себе сокровищ на земле?.. А они собирают, да еще презирают таких, как ты, нищих. - Иуда скрипнул зубами, однако взгляда от внимательно смотревшего на него Равви не оторвал. Тобою же сказано: кому дано много - а тебе дано больше всех живущих, - от того много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут. С тебя, а не с меня и не с кого-либо другого, взыщет Отец наш небесный за беззакония в обетованной земле его. Все же не выдержал, отвел глаза. Застыл с приоткрытым ртом, когда услышал негромкий и чуть насмешливый голос Равви, который напомнил, что учил он и другому: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, творите добро ненавидящим вас, молитесь за злословящих и преследующих вас, потому что какою мерою мерите, такою отмерится и вам. Иуда страдальчески скривился: - Равви, Равви! Говорил ты и это, помню. И цену таким твоим высказываниям знаю! - Криво усмехнулся. - Сам же поучал меня: надо понимать, с кем и как говорить. Понимать и уметь. С мудрыми - мудро, с простецами - просто, с сомневающимися - решительно, с верящими - доверительно. Я верю тебе, поэтому давай говорить доверительно: не надо сейчас, когда мы одни, рассуждать о всеобщей любви, о братстве, о том, что следует подставлять левую щеку, если тебя ударили по правой. Не то сейчас время, и положение наше не то, - скосил на него колючие глаза. - Заяви о себе, Равви, громко заяви. Яви себя народу. Люди преклоняются перед теми, кто не похож на них. Докажи, что ты не такой, как они, и они поверят в тебя! Равви плавно отвел от него взгляд. Опять повернулся к Иерушалаиму лицом. Зная, что затаивший дыхание Иуда ждет ответа, сказал негромким, ровным голосом: хорошо, дескать, пусть все будет так, как задумано, как намечено, - если людей не убедили исцеления расслабленных, прокаженных, увечных, незрячих, глухих, немых, изгнания бесов из одержимых, то завтра в Вифании Сын человеческий предстанет во всей силе своей, во всем могуществе своем и заставит говорить о себе народ Израиля. Помолчал. - Хотя... - И вздохнул. - Сказано ведь: если Моисея и пророков не слушают, то, когда бы и воскрес кто из мертвых, не убедятся они. Но Иуда уже не слушал его. Сладко зажмурившись, он потянулся, откинув далеко назад руки. Опустился спиной на хламиду, сунул ладони под затылок и с мечтательным видом засмотрелся на сияющую в высоком чистом небе половину луны, напоминающую подсвеченный сзади щербатый обломок алебастрового диска. Иуда был доволен: если Равви что-то обещает, это всегда исполняется. Значит, завтра надо ждать очередного чуда. Немного огорчало, правда, упоминание Вифании: много ли в таком маленьком селении будет народу при торжестве Равви? Но... после Вифании он обязательно пойдет в Иерушалаим, в Храм, и там уж, если все как следует подготовить, да если Равви сохранит твердость, которой преисполнен сейчас, да если народ, воодушевленный чудом в Вифании, повалит за Равви, славя его, то можно смело рассчитывать на успех... За колоннами восточного портика Храма зародился вдали и стал приближаться ровный гул, напомнивший Иуде чуть не перемоловшую его когда-то в горах Эдомских лавину, которая начиналась тоже негромким и нестрашным рокотом. Стремительно, одним движением, Иуда поднялся с корточек, вытянулся во весь рост. Глянул на верх Антониевой башни сверкающие между ее массивными зубцами латы, шлемы, щиты колыхнулись, стали стягиваться вправо, откуда тек снизу нарастающий, клокочущий шум. Перебросил взгляд на Двор язычников. Здесь тоже или почуяли, или услышали, что снаружи назревает нечто странное: гвалт и гомон стали затихать, людская толкотня, похожая на беспорядочную суету рыб в неводе, начала замедляться. Все, вслушиваясь, стали поворачиваться лицами к воротам в город. Взгляд Иуды задержался на Варраве, который, сопровождаемый самыми надежными своими помощниками Дижманом и Гестой, остановился, занеся ногу на первую ступеньку, - собирался подняться к Иуде, да так и застыл, тоже глядя в сторону Золотых ворот. Догадавшись, вероятно, в чем дело, вопросительно посмотрел на Иуду. Тот кивнул подтверждающе. Брови Варравы радостно взметнулись, грубое лицо его, обрамленное густой черной бородой и шапкой взъерошенных волос, оживилось. Он сорвался с места, побежал туда, куда все таращились, скользяще огибая тех, кто не успевал уступить ему дорогу. Но таких было мало. Многие знали его, а остальные слышали о нем, поэтому не мешкая отскакивали под восторженно-испуганные крики: "Варрава! Варрава! Пропустите Варраву!" Дижман и Геста держались рядом с ним. Эти двое не церемонились, отшвыривали, сшибали с ног зазевавшихся. Взмахом руки привлекая внимание сикариев, ожидающих его сигнала, Иуда другой рукой показал вслед Варраве: все за ним! Толпа во многих местах взбурлила, и буруны эти устремились туда, куда указал Иуда, - так под шквальным ветром обретают одно направление волны на поверхности Кенисарета или мертвого Соленого моря. Иуда резво сбежал по ступеням и тоже метнулся к Золотым воротам, в проем которых уже вползала пестрая, многоцветная, как луга галилейские весной, орущая процессия. Вытянув шею, заранее улыбаясь, Иуда привстал на цыпочки, чтобы встретиться взглядом с Равви, а увидел... Елеазара. Это его восторженно приветствовал народ. Смущенно потупясь, съежившись, плотно окруженный восхищенно взирающими на него людьми, Елеазар вздрагивал от чьего-нибудь особенно громкого вопля, испуганно взглядывая на старавшихся дотронуться до него. Разрумянившееся лицо его нисколько не напоминало то, каким оно было сегодня утром, когда Елеазар белым от пелен изваянием выплыл из черной пасти могильной пещеры, и Равви, пренебрегая тем, что оскверняется прикосновением к покойнику, усталым движением стянул с его головы погребальный плат, открыв окаменевшим от страха свидетелям чуда лицо Елеазара, сухое и желтое, как у эллинских, слоновой кости, статуй. Иуда торопливо отвел глаза, чтобы не возненавидеть его, виноватого без вины в том, что затмил славой друга своего Равви. И так вот всегда - в Наине Равви возвращает жизнь отрока, которого уже несли на кладбище, и люди ахают, охают, окружив его, не обращая внимания на того, кто поднял умершего с погребальных носилок; требовательным восклицанием "талифа куми!" оживляет усопшую дочь Иаира, но только что насмехавшиеся над Равви наемные плакальщицы и свирельщицы остались так же враждебны к нему; находясь в Кане, исцеляет умирающего в Капернауме сына Хузы, царедворца Ирода Антипы, и народ, узнав об этом, валом валит в Капернаум, забыв о Равви. Хорошо еще, что жена Хузы, Иоханна, отыскала потом Равви близ Вифсаиды и стала беззаветно преданной ему. А остальные? Даже исцеленные, прозревшие, начавшие слышать, поднявшиеся на ноги, очистившиеся от проказы, понимая, что с ними произошло чудо, что с них сняты грехи, ибо болезнь дается за грехи, относились к Равви как к простому, только более искусному лекарю, а потом - неблагодарные - или уходили, посмеиваясь, или того хуже - издевательски злословили, а то и предавали, выдумывая и разнося о нем всяческие небылицы: будто и высокомерен-то он, и детей-то Араамовых презирает. Бесстыжая и наглая клевета! Богоизбранный народ, что иудеев, что галилеян, он любит больше, чем самого себя. Любит настолько, что когда в земле Сидонской сирофиникиянка Эмима, иссохшая и черная, как неплодоносная смоковница, умоляла его вернуть рассудок злобствующей, беспрестанно сквернословящей дочери ее Зельфе, холодно отрезал: - Я послан только к погибшим овцам дома Израилева! - И добавил: - Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Истерзанная горем старуха простонала, что ведь и псам могут перепадать крохи с хозяйского стола. Поколебавшись, Равви все же сжалился над ней, покоренный, наверное, тем, что молва о нем достигла даже этих диких, языческих краев, и верой этой женщины в него. - Да будет тебе по желанию твоему! - объявил. И бесы покинули тело измученной ими дочери возликовавшей, сразу же помолодевшей, похорошевшей хананеянки-сирофиникиянки. Вспомнив напряженный, властный взгляд Равви, когда тот, вытянув руки к дому Эмимы, мысленно приказал бесам оставить в покое Зельфу, дочь ее, Иуда вспомнил и Равви сегодняшнего, побагровевшего от натуги, с крупными каплями пота на лбу и вмиг запавших щеках, когда он, выставив перед собою растопыренные пальцы, повелел раскатистым, властным голосом выйти Елеазару из склепа. Рыскающий взгляд Иуды остановился за спиной Елеазара. Там, зажатый между назареями, стиснутый орущими зеваками, пошатываясь от напора, толчков, тычков, шел Равви: вялый, изможденный, безразличный ко всему, так и не восстановивший потраченную утром жизненную силу свою. Выглядел Равви особенно, даже пугающе бледным. Из-за того, возможно, что на голове его был нависший над усталыми глазами, белый, а не синий в желтую полоску, как обычно, судхар, стянутый через лоб шнуром-агалом зеленого цвета. У Иуды защемило сердце, и он посожалел мимолетно, что не остался с Равви, когда его, ослабевшего, почти без чувств обвисающего на руках то смеющихся, то плачущих Марфы и Марии, повели от кладбища вслед за ничего не соображающим, тупо улыбающимся братом их, которого бережно поддерживал ошалевший от счастья Прокаженный Симон. Хотелось, очень хотелось побыть хоть недолго с Равви: поддержать, взбодрить его. Да жаль, нельзя было терять время: чудо чудом, а дело делом. Надо было побыстрей возвращаться в Иерушалаим, чтобы собрать сикариев, кананитов в Храм, договориться с Варравой - пусть приведет туда и гаэлов своих... Все сделано, как задумывал; все предусмотрено. Но, глядя сейчас на вялого Равви, понял Иуда - и от этого еще ныло сердце, - что тот сегодня не боец, нет у него столь нужной сейчас решимости, какая была вчера вечером в Гефсиманском саду. Сдержав вздох, Иуда быстро огляделся: на месте ли люди Варравы? Молодцы, стоят там, где велено: около гуртов овец, около волов, около столов менял, около лавок торговцев. Перехватив пытающий взгляд Варравы - скоро ли? не пора ли? отрицательно покачал головой: нет, нет, подожди еще немного. А густая и вязкая, горластая процессия уже начала расползаться по Двору язычников, просачиваясь между паломников, заполняя свободное пространство и уплотняя толпу. Сквозь поредевшее окружение Елеазара Иуда ящерицей проскользнул к Равви. Здоровяки Симон Кифа и Иаков Заведеев, как и уговорились с ними заранее, сразу же подхватили Равви и взметнули его на свои плечи, а Иуда с Кананитом бросились в толпу перед ними, плечами, кулаками освобождая проход, сшибая с ног нерасторопных, свирепо, надрывно, так что вздулись жилы на шее и чуть не полопались глаза, вопя: - Прочь с пути! Дорогу сыну Давидову! Дорогу царю Иудейскому! И началось! Сикарии с дикими криками, визгами ворвались в овечьи и бычьи стада, закрутились, заизвивались, тыча кинжалами животных: те заметались, сокрушая и сминая стоящих рядом людей; кананиты ястребами налетели на торговцев, принялись обрушивать лавки и лавчонки, опрокидывать столы менял, яростно ломать клетки с мечущимися в них голубями и горлицами: трубный рев волов, отчаянное блеяние коз, овец, баранов, беспорядочный топот животных, слитное хлопанье крыльев голубиных стай, треск стоек и прилавков, истошные стенанья ростовщиков, кинувшихся подбирать, рискуя быть раздавленными, посыпавшиеся с дробным звоном монеты, стоны и крики покалеченных, бросившихся на пол, чтобы тоже завладеть монетами, - гвалт, писк, плач, гам, Армагеддон! Четверка - двое с Равви на плечах, двое, прокладывая им дорогу, - взлетели по ступеням к преддверию Двора народа. Иаков и Симон Кифа бережно опустили растерянного, изумленно взирающего на происходящее Равви и отступили назад, чтобы он оказался на виду. Иуда, выгнувшись из-за его спины, зашептал ему на ухо: - Видишь гнев народа против торгашей, против корыстных священников? Встань во главе этих людей, будь их вождем, и они ринутся за тобой, куда и на кого укажешь! Объяви, яви себя, пора! Равви через плечо мельком, с прищуром глянул на него, и Иуду от радости обдало жаром - показалось, что Равви обдумывает его слова. Он коротко и нетерпеливо махнул рукой, подзывая Варраву, который, со свистом рассекая воздух бичом, гогоча, волчком вертелся среди мечущихся, обезумевших волов. Заметив призывный жест Иуды, рванулся ко Двору народа, продолжая нахлестывать все, что попадалось: отскакивающих, приседающих, сжимающихся от ударов людей, взбрыкивающих, шарахающихся животных. Два холеных, с переливающимися буграми мышц быка, спасаясь от него, даже взбежали по широким ступеням чуть ли не к Равви и, запаленно дыша, остановились, едва не задевая его взлетающими-опускающимися рогами. Варрава с возбужденным, раскрасневшимся лицом, с прилипшими ко лбу потными волосами, с всклокоченной бородой, взметнулся по ступеням вслед за быками и, вперившись в Равви шалыми, точно у пьяного, глазами, подбоченился. - Н-ну, чудотворец, - выдохнул горячечно. - Мы свою работу выполнили. Дело за тобой! Холодно глядя на него, Равви процедил сквозь зубы: - Чему радуешься?.. Во что превратили вы Дом молитвы? В вертеп разбойников? Варрава пораженно заморгал. - Мы?! Мы превратили его в вертеп?! - Глянул недоуменно на Иуду. - И это тот самый, о котором ты рассказывал? Ради него заставил меня открыться, показаться властям? Про него говорил, что за ним все пойдут? - Поизучал Равви сузившимися глазами. - Если мы разбойники, тогда кто же те, испохабившие, загадившие здесь все? - поинтересовался насмешливо. - А может, ты с ними заодно, сладкопевец?.. Куда?! Пошли прочь! - заорал на быков, которые, успокоившись, потянулись слюнявыми губами к Равви, намереваясь пожевать подол его хитона. - Выгони отсюда хотя бы скот, миролюбец! - Презрительно смерив Равви взглядом, сунул ему в руки тяжелый, толстый бич. - Покажи, что действительно хочешь очистить Храм! Равви, отступив на шаг от старательно тянущихся к нему быков, неуверенно махнул в их сторону бичом. Быки испуганно отшатнулись. - Смелей! Не укусят! - со смехом подбодрил Варрава. - Равви, что с тобой? - простонал Иуда. - Не узнаю тебя! Каким решительным был ты три года назад, каким яростным, полным праведного негодования! Ведь сейчас то же самое, ничего не изменилось! Что же ты, что с тобой, а? Все так же сквозь зубы Равви желчно согласился, что да, дескать, ты прав: ничего не изменилось... и не изменится - изгонишь одних, придут другие, а значит, насилие, такая борьба со злом не имеет смысла. Варрава скривился как от боли, посмотрел возмущенно на Иуду. Тот, зло зашипев что-то, вырвал у Равви бич и принялся зло, с силой хлестать крест-накрест быков, взбешенно приговаривая: - Борьба не имеет смысла! А что имеет? Притчи? Байки? сказочки разные?.. Вот вам! Вот так мы поступаем с врагами, с теми, кто не с нами! На лоснящихся шкурах животных вздувались и лопались багровые полосы. Быки, оскальзываясь на мраморе, шарахнулись назад, но упругий бич ромейцев, называемый ими "хоррибле флагеллум" страшный бич, с вплетенными в него свинчатками и крючьями, доставал, вырывая клочья мяса. Быки сорвались со ступеней и нелепо опрокинулись, сбив и подмяв под себя каких-то собиравших с пола монеты и не успевших отскочить старика с мальчиком. От истошного их вопля, перекрывшего крики, гвалт, гомон, все, кто был рядом, оцепенели на миг. Все, кроме Иуды. Он, хищно подавшись вперед, чтобы кончик бича доставал дергающихся, елозящих, вскидывающих ноги, пытаясь встать, животных, норовил ударить их побольней: по раздувшимся ноздрям, по выпученным, полных ужаса глазам. Вдруг, выронив бич, ойкнул, присел, скорчился от боли - Равви крепко, словно сковав, сдавил ему руку. Развернул Иуду лицом к себе. "А ты знаешь, как это больно, когда бичуют?" - скорее догадался, чем расслышал тот. Пострашневшее лицо Равви кривилось, шипящий голос клокотал. Под пронзающим, как раскаленные иглы, взглядом Иуда сразу обмяк, ослабел. Перед глазами у него все закачалось, расплываясь, в ушах зашумело. И сквозь шум этот донеслось до него паническое: - Иешуа, уходи! Надо бежать! Скрываемся! Железные пальцы Равви - Иуда и не подозревал, что тот так силен, - разжались, шум в ушах оборвался, в голове и перед глазами прояснилось. Он, тряся онемевшей кистью руки, встревоженно, по-звериному, заозирался: кто окликнул Равви? зачем тому надо скрываться? от кого? Увидел Дижмана и Гесту, которые, поднявшись на несколько ступеней, всматривались куда-то поверх толпы, и понял, что предупредил об опасности кто-то из них. И крикнули они не Равви, а Варраве, которого тоже зовут Иегошуа. Иуде показалось вдруг странным такое совпадение. Хотя вроде бы что особенного: имя Иегошуа распространено не менее, чем Иуда. И все же... Он застыл на миг, тоже только сейчас сообразив еще об одном совпадении: Равви, помимо того, что называл себя Сыном человеческим, любил повторять, что он Сын Отца своего, имея в виду Отца небесного; и Варрава - вар-Авва! - значит "Сын Отца". Такое прозвище выбрал он себе назло всем, потому что никогда не знал отца своего, а только мать, безмужнюю чесальщицу шерсти, отторгнутую кагалом за беспутную жизнь, отчего и стал Варрава с малых лет отверженным. "Случайность? Или?.." - удивленный не только одинаковыми именами Равви и Варравы, но и сходством их беспризорного детства, сложными, лишенными любви и понимания, отношениями с матерями, Иуда сосредоточенно нахмурился: а что, если такие совпадения - признак одинаковости судьбы? Но додумать не успел: отвлек Геста. - Надо уходить, а то поздно будет, схватят, - с ленцой, однако не сумев скрыть обеспокоенности, пробурчал он, показав взглядом на храмовых стражников в белом, которые пробивались сюда от Красных ворот. - Уходить? Разве мы собрались здесь для того, чтобы сбежать? Иуда, сверля взглядом Гесту, угрожающе пошел на него. - Наша цель - они! - Завзмахивал рукой в сторону Антониевой крепости. Туда, на гнездо змеиное, на пристанище скорпионово! Ведь ты гаэл - мститель за кровь! Так отомсти хотя бы за распятого друга своего Афронга, разметавшего под Эмаусом целую когорту нечестивых! Геста, пятясь под его напором, вопросительно посмотрел на Варраву. Тот, быстро облизнув губы, кивнул, соглашаясь с Иудой. - Ну, чудотворец, ты с нами? - спросил у Равви, сминая в скороговорке слова, и глаза его стали бесшабашными. - Защитишь, обережешь нас своей таинственной силой, или нам придется самим, без тебя? Равви, подобрав бич, плавно взмахивая им, отрубил осевшим голосом: - Предоставьте мертвым самим погребать своих мертвецов. Кашлянул, прочищая горло. - Вам же скажу, - голос его отвердел, - всякий, возвышающий себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится. Ибо что пользы человеку приобрести пусть и весь мир, но душе своей повредить? Варрава передернулся, словно вместо вина по ошибке хватил уксусу. - О чем ты?! - замахал руками. - Опомнись, нашел время поучать! И, всунув два пальца в рот, пронзительно, так, что уши заложило, свистнул по-разбойничьи. Все, кого охватывал взор, и торговцы, и менялы, и паломники, и левиты окаменели от ужаса, от такого немыслимого кощунства. А Варрава, вскинув вытянутые руки, чтобы единомышленники отовсюду заметили его, ринулся в расступившуюся толпу. Дижман и Геста, а за ними и Симон Кананит скользнули следом. Симон Кифа с Иаковом Зеведеевым, стоявшие все это время опустив глаза долу, дернулись было, чтобы броситься туда же, но, взглянув на Равви, снова отступили ему за спину. - Слепые вожди слепых. А если слепой ведет слепого, оба падут в яму. - Равви глубоко вздохнул. - Сказано: как хотите, чтобы люди поступали с вами, так и вы поступайте с ними. А эти? А ты? покосился на Иуду. - Как поступаете с людьми?.. Не судите, и не будете судимы! - Не судить?! - Пораженный Иуда аж задохнулся. - Но ведь ты сам без конца твердишь: ныне настал суд миру сему. Ныне! - выкрикнул с вызовом. - И еще твои слова: на суд я пришел в мир сей, ибо Сын человеческий воздает каждому по делам его!.. Так почему же тебе можно судить, а нам, тобою избранным, нельзя?! - А потому, - пощелкивая бичом, скучающе ответил Равви, - что помимо того, о чем ты напомнил, еще многое имею сказать, но вы пока не сможете вместить того. Ибо о суетном, а не о душе думаете. - О душе? - выдохнул изумленно Иуда. - Но ты же сам не раз говорил: оберегающий душу свою потеряет ее, а потерявший сбережет! - Только если потеряет ее ради меня, - напомнил уточняюще Равви. Иуда стиснул зубы, чтобы не вырвалась дерзость. Перевел глаза на Елеазара, который, оберегаемый назареями, с трудом - его мотало, кидало из стороны в сторону - пробирался сюда, ко Двору народа. И вдруг, почувствовав опасность - словно в затылок кольнули, быстро развернулся. И, раскинув руки, попятился, чтобы прикрыть Равви, - слева, расталкивая встречных, приблизилась почти вплотную кучка левитов во главе с высоким, широким, широкоплечим, мускулистым Ананией, начальником храмовой стражи. Вид Анании был решительный, красивое, с ухоженной бородой, лицо - безжалостно. Сунув руку под хламиду, Иуда подался навстречу левитам, но Равви так резко отодвинул его в сторону, что Иуда, качнувшись, едва не упал. Удивленный, обернулся к нему. Он пристально глядел на левитов, и оттого, что плат-судхар низко навис над его глазами, затеняя их, казались они беспощадными и даже зловещими. И левиты, и Анания остановились, заозирались растерянно. Иуда удовлетворенно заулыбался: не раз видел подобное. И здесь, в Храме, три года назад, и в Назарете, и в Капернауме, и в Вифсаиде, и в Самарии - везде, где возмущенные речами и поступками Равви хотели расправиться с ним. А Равви медленно перевел взгляд туда, где, прорвавшись сквозь толпу к наружной колоннаде Храма, круша лавки-хануйоты, буйствовали Варрава и его подручные. Анания и левиты, следуя, как зачарованные, за взглядом Равви, так же медленно повернули головы в ту сторону. - Вот он! - Анания властно, подобно трибуну, бросающему в атаку последнюю центурию, выкинул руку в том направлении. - Схватить его! И первым в стремительном прыжке, отчего взметнулись голубые кисти-канафы, ринулся в клокочущую людскую гущу. Он и левиты с храмовыми стражниками проворно, насколько позволяла толкотня, продвигались к бесчинствующим людям Варравы, а с другой, противоположной месту заварухи, стороны... Из широко распахнувшихся железных ворот, обитых бронзовыми шипастыми пластинами, выскочили легионеры в кожаных нагрудниках, кожаных шлемах и с обтянутыми той же кожей деревянными щитами. По этой простенькой экипировке Иуда сразу узнал самарян вспомогательный отряд иерушалаимского гарнизона, и восхитился центурионом, пославшим их: и ромейцы с оружием в Храм не вошли, не осквернили его, а потому священники не вправе отправить жалобу императору; и беспорядки, можно рассчитывать, будут подавлены беспощадно, так как нет даже среди язычников более непримиримых врагов Храма, чем это презренное, отколовшееся от колена Ефремова, племя, считающее, что только их гора Гаризим и храм на ней, разрушенный много-много лет назад Гирканом, истинно святое место, и там - и только там! нужно приносить жертвы Вечносущему. Иуда с надеждой - может, вмешаются, тогда народ возмутится, восстанет против них, - посмотрел на кровлю восточного портика, где застыли закованные в металл ромейцы, напоминая поставленные впритык изваяния. И опять переметнул взгляд на самарян. Те без суеты, быстро и умело - видна была ромейская выучка построились в два, один за другим, ряда и, прикрываясь тесно сомкнутыми щитами, не спеша, чтобы одним видом своим устрашать мятежников, двинулись в Храм. Выглядели они действительно грозно, и не удивительно, что те, кто пытался спастись от сикариев и гаэлов Варравы, кинулись с истошными воплями назад, запинаясь об опрокинутые меняльные столы, порушенные лавки, падая, сбивая бегущих рядом, давя друг друга, - надеясь выскочить к воротам Фарфар и Шеллект. Но пробиться было невозможно: на пути колыхалась толпа тех, кто пока еще не видел самарян. Два людских потока - те, кто бежали от Варравы, и те, кто бежали от карателей, - сшиблись, схлестнулись, закрутились в костоломном круговороте. Постанывая, поеживаясь, подергиваясь от возбуждения, Иуда беспокойно переступал с ноги на ногу, наблюдая за тем, что происходит: вот, все так же мерно вышагивая, уже вступили во Двор язычников усмирители; вот первый ряд их замедлил движение, слева и справа стали появляться воины второго ряда, чтобы, зайдя с двух сторон, охватить дугой, а потом и, сомкнувшись в кольцо, пленить бунтарей; вот белые фигурки левитов и стражников, пробившись наконец к скоплению возмутителей спокойствия, выстраиваются сзади них, чтобы не дать им отступить; дуга самарян все сжимается, концы ее сближаются, уплотняя кучу, точно ловчая сеть перепелов, беспорядочно снующих мятежников; вот в руках самых отважных из них замелькали уже клинки, а кое-кто, то один, то другой, уже бросаются с отчаянием обреченных на монолитное живое полукольцо врагов, чтобы тут же отскочить, если повезет, или, если не повезет, пасть, корчась от ран, а то и замертво. Изредка оглядываясь на Равви, упрашивая его взглядом: "Вмешайся, помоги Варраве!" - видел Иуда, что назареи, поднявшиеся вместе с Елеазаром на ступени, и даже сам Елеазар, тоже готовы броситься на выручку обреченных, тоже посматривают умоляюще на Равви: прикажи, разреши действовать! Но тот, окаменевший, скривившись, точно от нестерпимой муки, молчал. И вдруг - Иуда как раз глянул на него - издал не то стон, похожий на всхлип, не то вскрик, напоминающий клекот. Иуда резко перевел взгляд в сторону самарян: кольцо их замкнулось! Оттуда прокатился над Двором язычников радостный гул, слитный вздох облегчения, вырвавшийся из сотен глоток. Зажав лицо в ладонях, - все кончено, все сорвалось, восстания не получилось! - увидел Иуда между пальцами, как светлым пятном промелькнул Равви, и сразу же услышал пронзительные, переполненные испугом и болью крики. Отбросил руки от лица. Полосуя бичом налево и направо, Равви ворвался в толпу, и она раздалась перед ним; люди, уворачиваясь, шарахнулись в стороны, пытаясь освободить подход к пленным. Однако впереди, там, куда еще не обрушился гнев Равви, взревели возмущенно и негодующе, и толпа колыхнулась назад, смыкаясь, галдя: - Вот он, еще один из смутьянов!.. Хватайте, вяжите его! Иуда, зная, что должно произойти, похолодел от страха за Равви. Метнулся к нему, обхватил со спины за плечи. - Поздно, поздно, - зачастил ему в ухо. - Раньше надо было, а сейчас твой гнев ни к чему. Пошли отсюда, ничем ты теперь Варраве не поможешь, успокойся! Равви дернулся раз, другой, пытаясь вырваться, и затих. Глянул на сплотившихся вокруг назареев, вяло улыбнулся. Медленно поворачиваясь, обвел взглядом напирающих со всех сторон горланов, и те под немигающим этим взглядом смолкли, попятились. Он выпустил из пальцев бич, с сухим стуком упавший к ногам, и, прикрываемый братьями Зеведеевыми, Иониными, Иудой с Симоном Кананитом, сумевшим и в этот раз ускользнуть от врагов, развернулся к воротам в город. И тут же и его, и назареев властно втянул в себя, подхватил, закрутил плотный поток потерявших рассудок от страха людей, которые - скорей, скорей! рвались из Храма, подальше от всей этой жути. Снаружи стало немного попросторней: задыхающийся, хрипящий, плачущий, ругающийся люд, с вытаращенными глазами хватающий полной грудью вязкий, душный воздух, растекался между лавчонками, повозками, мулами, верблюдами, лошаками, ослами, продавцами и покупателями. Назареев, державшихся плотно, понесло, завертело в сплошном гвалте, гомоне, вскриках и, протащив вниз по Вифездской улице, выкинуло через Овчьи ворота из города. Встревоженного, перепуганного народа и тут оказалось много, но все-таки здесь было тише: за широким Кедронским мостом спрессованная толпа разредилась - паломники спешили убраться, бегом-бегом, в свои шалаши и шатры. Прихрамывая, лавируя, чтобы не столкнуться с кем-нибудь, поправляя сбившийся набок судхар, отирая краем его лицо, Равви выбрался с середины дороги на обочину. Понурые назареи вяло поплелись за ним, а Иуда задержался и, будто выискивая взглядом знакомых, посмотрел назад. Погони он почти не опасался: если сразу не схватили, то сейчас и храмовой страже, и ромейцам не до этого, не до каких-то галилеян и их вожака. Но соглядатаи синедриона должны, обязаны находиться рядом. Решив, что ничего подозрительного нет, огрызаясь налево и направо, протолкался к Равви. Тот сидел на большом треснувшем камне, оставленном за негодностью, когда при царе Ироде Великом возводили городскую стену, и, покачиваясь, морщась от боли, потирал выглядывающий из сандалии большой палец левой, положенной на колено правой, ноги, на которую кто-то наступил в сутолоке, и, поглядывая на Симона Кананита, внимательно слушал его. Бесстрастным голосом, с бесстрастным лицом Кананит рассказывал, что ромейские прихвостни, собаки-самаряне, перебили всех сикариев, всех гаэлов, оставив по просьбе левитов в живых лишь Варраву с Дижманом и Гестой, чтобы, как понял Симон, попросить претора распять их в назидание другим. Смолк. Худое, желчное лицо его все так же ничего не выражало, только сжатые губы стали суше и тоньше да на глаза, пряча их блеск, наползли желтые морщинистые веки. Равви, перестав ощупывать палец ноги, задумался, глядя вбок. Потом сказал негромко: - Говорил и говорю вам: не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать. Поднял глаза, оглядел всех, словно изучая, задерживая взгляд на опустивших головы Симоне Кифе, брате его Андрее, на Иакове бен-Заведее, Нафанаиле, Фоме - явных или скрытых кананитах. На сводного брата своего Симона, а тем более на Иуду не посмотрел: знал - эти, сикарии, неисправимы, их ничем не переубедишь. Усмехнулся, спросил с легкой язвительностью: - Не думаете ли вы, что те, кровь которых пролилась, были грешнее всех, если так пострадали. - Назареи запереминались, запосапывали, започесывались. - Нет, говорю вам, - решительно заявил Равви. - Но если не покаетесь, все так же погибнете! И только теперь покосился на Иуду: понял ли, дескать? - ты, мол, прежде всего должен это запомнить. Иуда счел нужным притворно зевнуть, но Равви уже отвел от него глаза. Он властно посмотрел на сводного брата своего Симона. Ни словом, ни кивком головы, ни выражением лица не дал понять Кананит, что раскаивается в своем желании продолжать вооруженную борьбу с ромейцами. И стало Иуде ясно, что с этого дня Симон Кананит для Равви потерян. Он уйдет, как ушли навсегда из-под Капернаума сотни сторонниковв его, когда он, вместо того, чтобы повести за собой на тех, кто захватил их родину, ошарашил нелепицей, вызывающей лишь отвращение и брезгливость: стал уверять, что он хлеб жизни, что тот, кто не будет вкушать плоти Сына человеческого и пить крови его, тот не обретет жизни вечной. Тогда возмущенный Кананит тоже твердо настроился покинуть сводного брата. - Вкушать плоть, пить кровь человеческую?! Фу, пакость какая! отплевывался он. - Видать, правду говорят мать и братья его, что у него помутился рассудок. Людоедствовать предлагает, а!.. Даже самые дикие язычники, живущие как звери, не пожирают себе подобных! Еле-еле, лестью, напором, словоблудием, сумел Иуда уговорить друга остаться. - Одумайся, сначала взвесь все, - умолял он, заглядывая Симону в глаза. - Вспомни, каким чудодейственным даром обладает твой брат. Неважно от кого, от Вельзевула или Иеговы, но есть великая сила в Равви. Согласен?.. А значит, именно такой человек нам и нужен. Такой, только такой может быть нашим вождем! Ему поверят, его полюбят. А не поверят, не полюбят, он - чудодей! - заставит полю-бить себя, поверить в него! То же, что надо есть плоть и пить кровь Сына человеческого, Иуда, хотя его самого покоробило такое требование Равви, предложил понимать иносказательно, заморочив голову Симону замысловатыми, путаными рассуждениями, не вдумываясь в свои слова, сам не понимая того, о чем говорит, и упоминая для убедительности то софистов, то платоников, то гностиков - не зря слушал, посмеиваясь, заумную болтовню единокровца и единоверца Филона и эллинских так называемых философов в Александрии, любивших устраивать принародные споры. Одуревший от его натиска и красноречия, Симон только моргал ошалело и в конце концов согласился не покидать сводного своего брата, верно служить ему. Но потребовал от Иуды клятвенно подтвердить, что Иегошуа - тот самый могущественный Царь Мессия, о котором предсказывали пророки и которого уже не одно поколение ждут дети Авраамовы: ему, Симону, слишком много лет, чтобы оставшиеся годы растрачивать на бродяжничество неведомо с кем, лучше он соберет отряд и будет действовать самостоятельно. Иуда, изобразив величайшее изумление, обрушился на Симона: ты же сам рассказывал, что Равви еще в детстве поражал всех своей необычностью, способностью воздействовать на людей, исцелять их, предсказывать человеку будущее и даже появляться одновременно в двух, далеко отстоящих друг от друга местах; ты же еще при первой встрече с ним на Иордане признал, что бывшая в нем с младенчества таинственная сила стала ярче, мощней; ты же поверил ему, пошел за ним. Симон мялся, прятал взгляд, оправдывался: мало ли, дескать, о чем и что я говорил; знаю и настаиваю - Иегошуа не такой, как все, но чтобы он был Мессией?.. Иуда, схватив его за грудки, тряхнув, истово поклялся, что именно Равви Отец небесный избрал выполнять волю свою на земле, а потому - сбылось, не сомневайся: пришел тот, кто установит надо всеми живущими тысячелетнее царство избранных детей Завета. Убедил Симона, потому что сам верил, хотел верить в то, что говорил... И вот теперь Симон, судя по его мрачному виду, окончательно разочаровался в своем сводном брате. И тот понял это. - Близ меня - близ огня, - усмехнувшись, сказал он, как всегда непонятно. Но закончил, правда, вполне вразумительно и недвусмысленно: - Далеко от меня - далеко от царства! Опустил с колена ногу, посидел недолго, глядя в землю, и, замедленно выпрямившись, устало поднялся с камня. Прогнувшись назад, разминая спину, поглаживая ее ладонью, спросил, обращаясь ко всем: - Имея очи, не видите? Не я ли с немощными изнемогал, с алчущими алкал, с жаждущими жаждал? - А с мучимыми был ли мучим? - отрывисто поинтересовался Кананит. - С Иохананом Хаматвилом, родственником своим, обезглавленным Иродом, был в крепости Махерон? приходил ли проведать его, подбодрить? прислал ли ему хоть слово утешения? Голос Симона задрожал. - А с отважным Варравой и его соратниками будешь ли во время их казни? Будешь ли алкать, как они, жаждать, как они, изнемогать, как они? - И засмеялся, будто залаял. Все, кроме Иуды, потрясенные такой наглостью, возмущенно загалдели и, виновато, словно извиняясь за Кананита, посматривая на Равви, у которого передернулось лицо, стали угрожающе приближаться к Симону. Иуда, хорошо знавший его характер, встревожился, что Кананит в таком состоянии - он уже сладострастно улыбался в предвкушении драки - натворит непоправимое. Чтобы сбить воинственный пыл с назареев, громко и развязно полю-бопытствовал: - Ты, Равви, говоришь: далеко от тебя - далеко от царства твоего?.. Мы близ тебя. Значит, и близ царства? Так когда же оно наступит, а? Рассчитал верно. Все разом повернулись к Равви, ожидая ответа. Даже у Кананита лицо стало заинтересованным. - Все время, пока мы с тобой, намекаешь, что ты - Мессия, дерзко продолжал Иуда. - Мы поверили тебе. Вчера, входя в Иерушалаим, объявили тебя царем Иудейским. Ты не возражал, но и не подтвердил этого ничем, не явил себя в славе своей. Попытались и сегодня объявить тебя народу как Царя-Мессию, и опять ты обманул наши надежды. Сколько же еще ждать? - выкрикнул с досадой. - Когда же наступит царствие твое, когда?! Снисходительно улыбаясь, Равви, слегка откинув голову назад, чтобы край судхара не закрывал глаза, отчего казалось, будто он, одного роста с Иудой, смотрит на него сверху вниз, выслушал, не перебивая. - Если ты Мессия, скажи нам прямо! - потребовал Кананит, как только Иуда смолк. - Долго ли еще будешь держать нас в недоумении? Равви повернул к нему голову, задумчиво поразглядывал его. - Истинно говорю вам, - начал устало, как о давно известном и надоевшем, - кто оставит ради меня и дом свой, и мать свою, и жену, и детей... Но Кананит только отмахнулся досадливо: - Это мы уже не раз слышали: кто любит отца или мать более, нежели меня, не достоин меня, и кто... - договорить не успел. Случилось неожиданное: перебив, вмешался тугодум Симон Кифа. - Вот мы и оставили все, - недовольно буркнул он, хмуро глядя на Равви из-под лохматых бровей, - и последовали за тобой... Умолк, не решаясь продолжать, но интонация и ожидающее лицо выдавали невысказанное: ну и что, мол, дальше? зачем, для чего? Иуда ушам своим не поверил. Симон бен-Иона, безоглядно верящий Равви с того самого дня, когда тот, всего лишь коснувшись руки давно и тяжело болевшей тещи его, исцелил ее; Симон бен-Иона, единственный, кто, когда от Равви ушли все приверженцы, возмущенные тем, что надо есть плоть и пить кровь человеческую, назвал Равви Мессией и Сыном Божьим в ответ на его домогательства: "За кого почитаете меня?" - получив от него за это, за твердокаменную веру в него, прозвище Кифа-Камень, неужто даже такой Камень-Кифа засомневался? Равви задышал часто и глубоко. Глаза его смотрели презрительно. - О, род лукавый и прелюбодейский, род неверный и развращенный! - простонал, покачав головой. - Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас?! - Обвел назареев тяжелым взглядом и, кривя губы, начал размеренно, чеканно втолковывать. - Повторяю: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли свои ради меня и не получил бы ныне, во время сие... Ныне, во время сие, - выделил эти слова, во сто крат более домов или земель! И еще раз, теперь уже многозначительно, оглядел всех. Назареи радостно запереглядывались, заулыбались. - А когда сие будет? Скажи, не томи! - нетерпеливо выкрикнул Иоанн и взглядом попросил брата: поддержи, спроси тоже! Иаков, вечно угрюмый, точно невыспавшийся, оживился, маленькие глазки его заблестели. Пробасил: - Да, Равви, когда это будет? Иуда еле сдержал улыбку: братья Зеведеевы верны себе.