Эрнст Бутин - Се человек

Известно ведь, что все галилеяне смутьяны и разбойники. К тому же невежи и невежды. Не помните, что ли, поговорку: глуп как галилеянин? Оскорбленные назареи помалкивали, боялись, что их галилейское произношение, грубое и неблагозвучное по сравнению с иудейским, только вызовет новые издевательства и насмешки. А возмущенный Иуда - неужто молва о Равви, о его добрых делах и чудесах не донеслась сюда, хотя бы лишь из Иерихона? - рывками поворачивая голову из стороны в сторону, огрызался: сами вы невежды, сами неучи! Разве не помните предреченное? И повторял слышанное от Равви на горе Елеонской: скажите дщери Сионовой - се Царь твой грядет к тебе кроткий, сидя на ослице... Иуда досадливо поморщился и, подавляя вновь всплывшее раздражение, так сжал зубами терновый шип, что расплющил его: с ослицей получилось не совсем удачно. Плохо получилось... Из Иерихона вышли вчера не до рассвета, как решили накануне, а с задержкой: и хлебосольный, благодарный коротышка Закхей долго не отпускал; и многочисленные горожане, предводительствуемые Вартимеем, которому Равви вернул зрение, не давали ступить и шагу. Поэтому, когда истомленные крутой, изнурительной дорогой поднялись наконец на гору Елеонскую и внизу открылся Иерушалаим, солнце уже переползло за полдень. Часть следовавших за Равви иерихонцев приотстала и вернулась к своим домам; другие разбрелись, кто в Вифанию, кто в Виффагию, чтобы навестить родственников в этих пригородных селениях; третьи потянулись к вершине, к двум мощным кедрам, под которыми у лавок, принадлежащих Ханану, тестю первосвященника Киафы, копошился, как всегда, небольшой базарчик для шествующих в святой город. И на покатом хребте остались только назареи с Равви. Он задумался, глядя на широко раскинувшийся перед ним Иерушалаим с несокрушимыми стенами; с плоскими, напоминающими чешую, кровлями домов, плотно облепивших холмы Сион, Акра, Бецета; с угловатыми, словно изломанными, улицами; с вычурными дворцами Ирода и Асмонеев, чашами гипподрома и театра средь зелени садов; с весело поблескивающими зеркальцами Силоамского пруда, водоема Езекии; с горделивыми башнями Псефина, Гиппик, Мариамна, воздвигнутыми проклятым Иродом Великим; с величественным, покоящимся на арочных опорах, построенным Понтием Пилатом водоводом, который выползал из-за горы Еном; с нестрашной отсюда, казавшейся игрушечной, крепостью Антония, присосавшейся к красавцу Храму - чуду из чудес, как называли его все, кто хоть раз побывал здесь, в центре Вселенной, "жилище мира" Иерушалаиме. - Иерушалаим, Иерушалаим! - Равви негромко вздохнул. - Гордый Иерушалаим, убивающий пророков своих и побивающий камнями посланных к тебе. Вот и пришла пора Сыну человеческому, - так он всегда называл себя, - собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крыло. Однако в голосе не было бодрой твердости, а слышалась легкая грусть, пропитанная неуверенностью. Иуда понимал его: Равви проповедовал в деревушках, маленьких городках, а чаще вообще вне поселений, общаясь с ам-харцами: рыбарями, пастухами, земледельцами - людьми доверчивыми и простодушными. А сейчас перед ним - огромный городище с хитрыми, расчетливыми, испорченными тысячами обретающихся здесь священников и книжников, многоопытными жителями, навидавшимися и наслушавшимися всего, не верящими ни во что, кроме своей исключительности и Торы. А потому, чтобы осмотреться, освоиться в Иерушалаиме, предложил Иуда войти туда тихохонько, незаметно, слившись с другими паломниками. Равви вскинул на него удивленные, с вмиг расширившимися зрачками, глаза и негромко, но твердо сказал, что, кто таясь входит в двор овчий, тот вор и разбойник, а входящий открыто есть подлинный пастырь, овцы слушаются голоса его, и он выводит их на волю, к свету, и они идут за ним, потому что знают - он добрый пастырь их. - Все, сколько ни проходило предо мной, суть воры и разбойники, - добавил, помолчав немного. - Я есмь пастырь добрый; пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. Только смолк, назареи, как всегда почтительно внимавшие ему, запоглядывали негодующе на Иуду, заворчали: как-де мог ты предложить такое Равви - затеряться среди других? Но громко возмущаться не решились: Равви за что-то ценил, уважал, выделял этого единственного среди них, галилеян, иудея, много постранствовавшего по свету, умеющего читать и писать не только на родном языке и по-эллински, как бывший мытарь Левий Матфей, но и по-ромейски, а может, и еще по-каковски, кто его знает? Равви часто советовался с ним, подолгу беседовал, уединившись.