Владимир Высоцкий - Книга 2

Бок о бок с шашлычной, шипящей так сочно,
Киоск звукозаписи около Сочи.
И голос знакомый с хрипинкой несется,
И наглая надпись: «В продаже Высоцкий…»
Володя, ах как тебя вдруг полюбили
Со стереомагами автомобили!
Толкнут прошашлыченным пальцем кассету
И пой, даже если тебя уже нету.
Торгаш тебя ставит в игрушечке «Ладе»
Со шлюхой, измазанной в шоколаде
И цедит, чтобы не задремать за рулем:
«А ну-ка Высоцкого мы крутанем».
Володя, как страшно мне адом и раем
Крутиться для тех, кого мы презираем,
Но, к счастью, магнитофоны
Не выкрадут наши предсмертные стоны.
Ты пел для студентов Москвы и Нью-Йорка,
Для части планеты, чье имя галерка
И ты к приискателям на вертолете
Спустился и пел у костра на болоте.
Ты был полугамлет и получелкаш,
Тебя торгаши не отнимут — ты наш
Тебя хоронили, как будто ты гений
Кто гений эпохи, кто гений мгновений.
Ты бедный наш гений семидесятых,
И бедными гениями небогатых.
Для нас Окуджава был Чехов с гитарой.
Ты — Зощенко песни с есенинским яром.
И в песнях твоих раздирающих душу,
Есть что-то от сиплого хрипа ченуши!
Киоск звукозаписи около пляжа…
Жизнь кончилась и началась распродажа.

Россия ахнула от боли, не Гамлета — себя сыграл,
Когда почти по доброй воле, в зените славы умирал.
Россия, бедная Россия, каких сынов теряешь ты?!
Ушли от нас навек шальные Есенины и Шукшины.
Тебя, как древнего героя, держава на щите несла,
Теперь неважно, что порою несправедливою была.
Тебя ругали и любили, и сплетни лезли по земле,
Но записи твои звучали и в подворотне и в Кремле.
Ты сын России с колыбели, зажатый в рамки и тиски,
Но умер ты в своей постели от русской водки и тоски.
Пылали восковые свечи и пел торжественный хорал,
И очень чувственные речи герой труда провозглашал.
Ах, нам бы чуточку добрее, когда ты жил, мечтал, страдал,
Когда в Париж хотел быстрее — в Читу иль Гомель попадал.
Теперь не надо унижений, ни виз, ни званий — ничего!
Ты выше этих низвержений, как символ или божество.
Но привередливые кони тебя умчали на погост,
Была знакомая до боли дорога чистых горьких слез.
Иди, артист, судьба-шалунья теперь тебя благословит,
И сероглазая колдунья к тебе на боинге летит.
Вся олимпийская столица склонилась скорбно пред тобой
И белый гроб, парит как птица, над обескровленной толпой.
Но вот и все, по божьей воле, Орфей теперь спокойно спит,
И одинокая до боли гитара у двери стоит.

«Погиб поэт — невольник чести»
В который раз такой конец!
Как будто было неизвестно
Талант в России — не жилец.
Да, был талант, талант высокий,
Так оценил ХХ век.
Каким он был твой сын Высоцкий,
Певец, артист и человек?

Будь ты проклят, день вчерашний —
25 июля!
Может это все неправда,
Может, просто обманули?
У таланта век недолог,
А у гения — подавно.
Он ведь жил совсем недавно,
А теперь висит некролог.
Добрый бог, обманут только
Иль тебя уговорили?
Он обязан жить был долго.
Что ж вы, черти натворили?!

Нет, Володя, не верю, ты не мог умереть!
Это бред! Это ложь! Это зла круговерть!
Под огнем, над обрывом ты боролся за нас.
— Где вы, волки? — кричал, мы твердили, — сейчас…
Нам потери знакомы: Пушкин, Хармс, Гумилев,
Пастернак и Платонов, Мандельштам и Рубцов,
Маяковский, Есенин, друг твой — Вася Шукшин.
Был Михоэллс расстрелян. Список незавершим.
Из столетья в столетье вас хоронят тайком,
Высылают, поносят, песню бьют каблуком.
Список тянется дальше, и спасти не смогли.
Виктор Хара и Галич — вот предтечи твои.
Евтушенко не влезет на трон твой пустой.
Он пытался уже… Правда трон был другой.
Весь иззябший, простывший и в ненастье ты пел,
Постоять на краю — нас прости — не успел…
Если сердце большое, — боль свирепствует в нем,
Значит, боремся, бьемся, значит, любим, живем!
Мы клянемся: продолжим все отрезки пути,
Кто-то все-таки должен через пули пройти.

Как мало постоял он «на краю»,
Как зыбко в этом тексте слово «мало».
Ему бы петь, хрипеть бы песнь свою
О том, что всем нам и ему мешало.
Как сжат, как горек, страшен некролог,
Как тесно в нем земле, Боям, Шекспиру,
Бессмысленным словам: о, как я мог
Вонзить в наш быт разящую рапиру?
Куда ж, куда ж вы, кони, занесли?
Ведь только в песне вас кнутом стегали,
А вы по краешку по самому земли
Рванули и его не удержали!
На струнах замерли бессмертные стихи,
Оделись в траур все деревья леса.
Он спит! И сны его легки,
Его баюкают Москва, Париж, Одесса.