Аркадий Драгомощенко - Описание английского платья с открытой спиной

Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО

ОПИСАНИЕ АНГЛИЙСКОГО ПЛАТЬЯ С ОТКРЫТОЙ СПИНОЙ

Вечера по обыкновению казались ему бесконечными. Время уходило, хотя смысл этой фразы он всегда несколько недопонимал. Например, есть несколько вещей - нaходятся ли они во времени или же каждая из них его излучает. В первом случае картина напоминает некий ручей (сцена ритуала: обсидиановые ножи, старый буфет, камень, летящий в паутину стекла, первый этаж и так далее), в котором несколько камней-вещей образуют завихрения, различные уплотнения, - сохранение. Во втором все гораздо сложнее. Я знаю, что будет завтра. Это история о человеке, который однажды испугался. Он шел по улице и внезапно ощутил, как страх вошел в него через диафрагму, напоминая то, как если бы он влюбился. Смысл фразы уходил, хотя само - "исчезновение", "умаление" по обыкновению не поддавалось пониманию. Прежде всего возникало сомнение в предпосылках, в раковинах, которых было очень много вокруг, а именно, - в "возникновении" или "прибавлении", холодно переливавшихся муаром перламутра. Черные сады Тракля. В свое время, произнося какую-то фразу беспечно часто, он полагал, как теперь ему кажется, совершенно иное. Мы поворачиваемся по оси предположения. Жестикуляция. Бесконечное оказывалось вечерним обрывом световой нити, вившейся из угла глаза, или предложением, отказавшимся от подлежащего. Разрушение и восстановление равновесия - ничего более: не-письмо, которое происходит, не-речь, которая произойдет тогда, когда будет положен предел намерению создать. За этой чертой идет иной отсчет глубин реальности, невзирая на то, что подобное разграничение есть не что иное, как вспомогательная фигура риторики. Длительность измеряется скоростью прохождения тени. Красивы ли водоросли? Изменение временной модальности повествования избавляет от картезианской надменности сейчас осень, а тогда весна. Можно ли сказать, что водоросли намного красивей сухости во рту? Она входит в тень, которую отбрасывает красная кирпичная стена. Из узора трещин сочится теплая пыль, сухие мелкие листья акации, за всем этим или же во всем этом лежит тень железнодорожного состава. Мама сказала: "Тебе письмо от господина Кирико. Какое птичье, клоунское имя!" Вот, он произносит "мое детство" (вероятно есть и другое, о чем ему хотелось бы сказать...) и слышит, как шуршит в стене свет. Истины равны между собой. Из чего состоит ценность написанного? Вращение подсолнуха. Тогда и сейчас сосуществуют во времени высказывания, производящего длительность. Легкость согласной "с" не искупает запутанности в отношениях акта речи и устанавливаемого им реального. Я не знаю, что будет завтра, но я знаю вполне, чего не случилось вчера. Волка звали Эдип. Она зябко, невзирая на зной, поводит плечами. Эта пора также способствует усилению легкомыслия. Раскрытые черные зонты - указатели еще одного знойного весеннего дня: ветер нес жаркую пыль, но на кладбище благоухала неокрепшая зелень распустившихся накануне кленов и яблонь. Тело точка схода перспективы будущего и прошедшего - но является ли оно настоящим, благодаря которому возможны первое и второе? Я поворачиваю за угол и вижу раскаленную в полуденном мареве кирпичную стену. Вдали летают птицы, играя со своими текучими отражениями в воздухе. Слышишь голос? Закрой глаза, затаи дыхание и повтори фразу о птицах. Что, отвечай скорее, - что возникает в твоем воображении? Ничего. Следовательно, если фразу исключить из обихода, ничего не изменится? Ничего. Мне думается, что - да. Ничего не изменится. Ничего. Но я не хочу, чтобы это предложение меня оставило, потому как в миг его произнесения я начинаю помнить себя самого, впервые (пусть будет так) произносящего эти слова в такой очередности. В окне мерцают их следы. На столе у монитора тает след горячей чашки, действительно, я только что поднес ко рту чашку кофе. Мои прогулки удлинились, намеревается написать он в письме знакомому, имя которого нам остается неизвестным. Введение одного персонажа, потом четверых, затем следует вычитание. Но мы выбираем бумагу, касаемся острием карандаша невозмутимого поля предвосхищения. Отныне день, пишет он, будет начинаться с Петроградской стороны. Обходя Петропавловскую крепость со стороны Артиллерийского Музея, я оставляю позади - но этого еще не случилось, это покуда намерение, постепенно реализующее себя в движении мимо означенных вех и одновременного эфемерного писания "на память"; итак, позади остается мечеть, продолжал я продвижение, явственно ощущая затылком стяжение двух лазурей - купола и неба, выпуклых письмен и редких высоких облаков.