Ион Друцэ - Долгие проводы Шукшина

Ион Друцэ

Долгие проводы Шукшина

Когда ему исполнилось пятьдесят, не было обычной в таких случаях шумихи, связанной с награждением, с творческими вечерами, с банкетами ничего этого не было, потому что его самого уже не было среди нас. И все-таки этот день литература отметила. Летним субботним вечером по телевидению была показана большая передача, посвященная его жизни и творчеству.

Актеры, участвовавшие в передаче, в качестве вступления, в качестве эпиграфа, что ли, начали с бесконечно задумчивой и бесконечно грустной народной песни:

Миленький ты мой...

Возьми меня с собой!

Там, в стране далекой,

Назовешь меня женой...

Передача была долгая, около часа с лишним. Построенная вся на документах, она включала в себя отрывки шукшинской прозы, сцены из его пьес, фрагменты его авторских работ, воспоминания его друзей, но, не в обиду авторам этой передачи будет сказано, на протяжении всего вечера они ни разу не смогли подняться до уровня, заданного той грустной и щемящей народной песней, до той правды, которую заключали в себе те четыре строчки.

Таинственная это штука - жизнь, но еще таинственнее ее отражение в искусстве. Казалось бы, что общего между прозой Шукшина и этой нехитрой народной песней? Суровая, жесткая проза Шукшина лежит не то что на другом берегу - она на другом континенте лежит. Но вот поди ж ты, творчество писателя, и его судьба, и та широчайшая любовь читающих масс - все это как-то вдруг на наших глазах слилось со стародавней народной горечью, став на наших глазах единым целым...

А время идет. Казалось, это было совсем вчера, но между тем прошли уже годы с того жаркого дня конца августа, когда неожиданная весть ворвалась в дом - умер Шукшин. Скоропостижно скончался на съемках фильма "Они сражались за Родину" где-то в обожженных солнцем донских степях. А он только-только определялся на предначертанном ему месте в литературе, его работы только-только зазвучали в полный голос, и, может, потому весть о его скоропостижной кончине была так неожиданна, так, сказал бы я, несправедлива, что горечи не было конца.

Журналы еще печатали рассказы, полученные от него самого. В газетах выходили горячие, обжигающие душу строчки его последнего интервью. В кинотеатрах еще шел его последний фильм "Калина красная", в темных залах с утра до вечера, сеанс за сеансом, волна за волной грохотал его сильный, мужественный голос, а сам он уже лежал в гробу в Доме кино, и усталая сельская жительница тихо плакала у его ног. Казалось, это одна из героинь его рассказов, и только когда женщина, вытерев глаза, замирала в горе своем, родство обличий выдавало в ней мать.

В тот горький день траура вдруг выяснилось, что Шукшин не просто хороший писатель - он писатель народный, и, казалось, не было конца людской веренице, шедшей поклониться его могиле и положить на свежевырытую землю свой цветок. Цветов и калины красной, говорят, в тот день собралось на его могиле так много, что они виднелись из-за высокой каменной ограды Новодевичьего монастыря.

Потом, как полагается, были поминки. Потом запустили в кинопроизводство и в печать все то, что так долго никак не запускалось и никак не печаталось. Выход каждого нового произведения в кино, на телевидении, в театре или в издательстве превращался в новую встречу с Шукшиным и в еще одно прощание.

* * *

"Впереди стаи бежал тот, крупный, матерый, с опаленной мордой. Он чесал ровно с санями, ни на что и никак не отвлекаясь, весь стелясь в свой бег. Макар кидал в него шапкой, соломой, всем, что в санях попадалось под руку, но волк бежал как ни в чем не бывало". "Этого уж ничто не остановит, подумал про себя Макар. - Этого только смерть остановит".

Художника выдает стиль. Это редчайшее явление в искусстве - художник, у которого есть свой стиль. Он, думается мне, этот стиль, не что иное, как сплав таланта и характера художника, ибо без характера в искусстве, так же как и без таланта, делать нечего. У Шукшина был яркий, самобытный характер, и, конечно же, у него свой стиль. Он пришел в искусство уже зрелым, сложившимся человеком, и стиль его, минуя все стадии становления, заявил о себе с самого начала, как о завершенном литературном явлении. По типу своему Шукшин был человеком хватким, торопливым, какой обычно бывает у тружеников земли перед весенним севом, когда все важно, все надо помнить и сделать в срок. В одном из последних интервью он сетовал на то, что, мол, слишком мало написал, всего-то несколько книжек прозы. Кажется, в нем жило ощущение, что он слишком поздно переступил порог художественного творчества и что ему раньше других суждено будет его покинуть. Этим, думается мне, объясняется и некоторая его замкнутость, некоторая излишняя категоричность в суждениях и поступках.