Ион Друцэ - Долгие проводы Шукшина

Где-то мне довелось прочесть мимолетное, но очень меткое суждение о сельских парнях, которые, в пору своей первой молодости, опьяненные только что нарождающейся силой и ловкостью, готовы буквально на все, лишь бы доказать всему миру и самим себе, что они могут почти все. Они сгорают на бегу, на лету, на полуслове, и как важно, чтобы в эти трудные минуты жизни рядом был кто-нибудь из односельчан, наделенный рассудительностью и разумной долей философского скепсиса.

Шукшин кинулся в пучину нашей художественной жизни, поставив перед собой не то что непосильные, а изначально невыполнимые задачи. В годы, когда многотомные эпопеи заняли ведущее место в прозе, Шукшин возобновляет демократические традиции русской новеллистики. На каждый ход томом в восемьсот страниц он отвечал рассказом в десять-двенадцать страничек и, как ни странно, выигрывал и часто одним-единственным рассказом.

В годы, когда пустые замыслы кинолент летали, как бабочки, из кинотеатра в кинотеатр, Шукшин решился ставить фильмы, которые бы трещали от соков окружающей, неприглаженной действительности. В годы, когда мало-мальски одаренные актеры снимались почти одновременно на всех киностудиях страны и подписывали контракты, едва пролистав сценарий, Шукшин болезненно, подолгу обдумывал каждое предложение, и его роли в чужих фильмах поражают своей отточенностью и тем, насколько тонко продолжал он в чужих фильмах свою собственную тему, не нарушая при этом чужой замысел.

Ему хотелось вернуть литературе скупость честного непорочного слова; ему хотелось вернуть актерскому мастерству его гражданскую основу; ему хотелось отучить съемочную камеру от смазливых личиков, привив ей вкус к грубым, но прекрасным в своей первозданности людям труда, - видит бог, задача эта непосильна не то что для одного человека, она, может статься, непосильна для целого поколения.

Во всех своих литературных, кинематографических работах, во всех своих выступлениях, в каждом слове и поступке Шукшин оставался преданным людям труда, сельским жителям. Это была его явная страсть. Что бы мы там ни говорили, а жизнь в селе, и на мой взгляд, намного труднее жизни городской. Колхознику во много раз труднее достается кусок хлеба, минута отдыха. И, может, потому художники, выходцы из деревни, остаются надолго верными той среде, из которой они вышли.

С Шукшиным я, к сожалению, не был знаком, но один раз видел его. Центральный дом литератора устраивает иногда вечера под названием "В кругу друзей". Эти вечера, призванные к тому, чтобы подкрепить былую славу нашего клуба, тщательно подготавливаются.

В приглашении на один из таких вечеров сообщалось, что с чтением своего нового рассказа выступит Василий Шукшин. Как раз к тому времени гремели по Москве два новых цикла его рассказов, опубликованные, кажется в "Новом мире" и "Нашем современнике". Разумеется, это был гвоздь программы, главная его приманка, и потому в дубовом зале яблоку было негде упасть.

А вечер, как это ни удивительно, никак не выстраивался. Трудно сказать почему. На улице было холодно и неуютно - не то конец зимы, не то начало ранней весны, но для зимы было слишком сыро, для весны было слишком холодно. Это в конце концов сказывалось на настроениях, а что такое вечер в ЦДЛ, как не сумма настроений участвующих в нем людей.

Сначала выступил кто-то из наших ведущих юмористов. Фельетон был остроумен, но затаскан на радио и телевидении до предела и участники вечера демонстративно не смеялись - надо в конце концов иметь совесть. Тогда оскорбленный автор прочел новый фельетон, никому еще не известный. Круг друзей напрягся, ловил малейший намек на юмор, а его решительно не было, ну прямо ни следа.

Следующим номером были два студента из ГИТИСа. Отделение циркового искусства. Молодая девушка в купальнике, поднявшись на низенький столик, поставленный на полу в центре зала, делала мостик, шпагат, стояла на одной руке, на одном пальце, на одном дыхании. Я рискну даже сказать, что она сделала слишком большие успехи, а это в цирковом искусстве, так же как в других искусствах, вещь нежелательная.

Потом был объявлен Шукшин. Достал откуда-то из карманов кипу страниц, буркнув при этом, что в программе вечера допущена опечатка - не новый рассказ, а отрывок из нового рассказа он собирается прочесть. Публика несколько зашевелилась, потом приутихла - отрывок, так отрывок.

Но мало того, что это был отрывок. Шукшин, будучи прекрасным актером, прочел свой кусок на редкость плохо - однотонным деревянным голосом шпарил фразу за фразой, никак не выделяя ни диалог, ни паузы. Вместе с тем кусок был сочный, вкусный, в зале посмеивались, изредка аплодировали, но Шукшин пропускал мимо ушей все эти знаки внимания и шел к концу, как по шпалам. В этом он был весь.