Николай Гоголь - Том 1. Ганц Кюхельгартен. Вечера на хуторе близ Диканьки

При воспроизведении в настоящем томе по второму изданию „Вечеров“ в текст повести внесены отдельные поправки по первому изданию — в тех случаях, когда разночтения между ними можно объяснить случайным пропуском или опечаткой. Так, вводится из первого издания фраза „Все вышли в столовую“ (стр. 299, 13), необходимая по всему контексту повести, и оборот „следует-с“ вместо „следует“ во втором издании (стр. 297, 33), поскольку он подтверждается началом разговора. В реплике Ивана Ивановича „Что это за дыни“ восстановлено „это“, очевидно случайно пропущенное в ВД 2 и П (стр. 299, 8); восстанавливается также по ВД 1 „капот с мелкими оборками“ — в ВД 2 и П — „капот с мелкими сборками“ (стр. 293, 34). Сложнее следующее исправление в конце второй главы. Фразу „посмотрите, какой я прекрасный молодой человек“ Гоголь в ВД 2 дополнил: „посмотрите, люди крещеные, какой я молодой человек“ — при этом выпал, очевидно случайно, необходимый по смыслу эпитет „прекрасный“. Восстанавливаем этот пропуск по ВД 1, давая первую часть фразы в позднейшей редакции (стр. 292, 33).

Из издания „Сочинений“ 1842 г. нами внесено в текст несколько поправок, устраняющих несомненные опечатки или незамеченные самим Гоголем грамматические и смысловые погрешности, лишенные стилистического значения. Так, например, „степь ~ горит цветами“, вместо „степь ~ говорит цветами“ — единственно возможное чтение, опирающееся на весь смысл контекста (стр. 294, 30). Исправляем, наконец, следуя Н. С. Тихонравову, явную опечатку ВД 1, ВД 2 и П „сделавшись поручиком“ на требуемое контекстом „сделавшись подпоручиком“ (стр. 287, 12).

„Иван Федорович Шпонька и его тетушка“ по своему реалистическому характеру, уже во многом близкому к наиболее зрелым произведениям Гоголя („Женитьба“, „Мертвые души“), стоит особняком среди остальных повестей „Вечеров на хуторе близ Диканьки“. Это обстоятельство позволяет утверждать, что написана она могла быть позже всего цикла украинских повестей, уже в то время, когда Гоголь в известной мере преодолел свои романтические увлечения фантастическими сюжетами и обратился к реалистическому изображению украинского быта в повестях „Миргорода“ (в „Старосветских помещиках“, „Повести о том, как поссорился…“). Поэтому наиболее вероятным временем написания „Шпоньки“ можно считать конец 1831 года (31 января 1832 г. датировано цензурное разрешение второй части „Вечеров“).

Самобытность и реалистическая сила повести „Иван Федорович Шпонька и его тетушка“ не только выделяют ее на фоне остальных повестей „Вечеров“, но и делают ее исключительно заметной и важной для дальнейшего творческого развития Гоголя, для генезиса его зрелых реалистических произведений.

В. Шенрок и идущие за ним исследователи, сопоставляя более поздние произведения Гоголя с образами и типами, намеченными в „Шпоньке“, находили между ними ряд аналогий.

Отмечалось, что Сторченко послужил вероятным прототипом отчасти для Петуха, отчасти для Собакевича, что описание пехотного полка Шпоньки в дальнейшем развито в „Коляске“, что сам Шпонька и его отношение к Марье Гавриловне во многом подготовляют Подколесина в „Женитьбе“, наконец, что описание школы напоминает детство Чичикова. Но дело не только в этих аналогиях, но и в том реализме и уверенном мастерстве письма, которые не находят аналогий и прецедентов ни в предшествующей, ни в современной Гоголю русской литературе. Следует назвать лишь роман А. Погорельского „Монастырка“ (первая часть которого вышла в 1830 г.), показывающий яркую картину жизни украинского провинциального дворянства. В частности, в романе Погорельского дан уже образ хозяйственной, по-мужски деловитой тетушки Анны Андреевны и хитрого, скупого и наглого опекуна Дюндика, во многом напоминающий гоголевского Сторченку (здесь же встречается и отчество Кашпоровна).

Незаконченность повести Гоголя, ее интригующее читателя предисловие и скрытая ирония автора — заставляют вспомнить Л. Стерна, в особенности его „Сентиментальное путешествие“, хорошо известное к этому времени русскому читателю в переводах. [40]Для русской прозы 20-х и начала 30-х гг. „стернианство“, понятое в значительной мере как формально-композиционная манера, было явлением широко распространенным — см. „Поездку в Ревель“ А. Бестужева-Марлинского (СПб., 1821), роман Якова де-Санглена „Жизнь и мнения нового Тристрама“ (М., 1825–1829), А. Ф. Вельтмана „Странник“ (М., 1831), выражавшие это широкое увлечение Стерном и „стернианством“. Следует отметить, что в повести О. Сенковского „Потерянная для света повесть“, появившейся в 1834 г., уже пародируется это русское „стернианство“ и в частности умышленная незаконченность „Шпоньки“ Гоголя. Пародия Сенковского подтверждает, что современниками незаконченность повести Гоголя рассматривалась как сознательный художественный прием. В плане „стернианских“ традиций может быть объяснено и предисловие Гоголя, иронически мотивирующее якобы случайную незаконченность повести утратой конца рукописи. Можно также указать и на известную перекличку в наименованиях глав у Гоголя — „Дорога“, „Тетушка“, „Обед“ — с „Сентиментальным путешествием“ Стерна: „На улице“, „Муж“, „Ужин“ и т. п. Но лишь этими внешними композиционными приемами, по существу, и ограничивается сходство „Шпоньки“ с произведениями Стерна.