Асар Эппель: Чреватая идея

Когда они, постучавшись, входят, учитель искусно исполняет на обложенной папиросной бумагой расческе "Ёлку", произведение композитора Ребикова. Проекты вечного двигателя, даже не глянув, он кидает в печку. Один - сперва скомкав, а другой порвав. Благосклонно, хотя и невозмутимо приняв "козью ножку", Н. в свою очередь демонстрирует гостям грандиозную готовальню, а затем слоновую с водяным знаком бумагу. Потом снова подходит к окошку, глядит в него и обращает долгое поучение к обескураженным гибелью проектов и потрясенным готовальней гостям.

"Вот играют дети, - говорит он, - которым предстоит стать взрослыми, то есть или помыкаемой швалью, или приноровившимися к правилам жизни пройдохами. Всякий день они приучаются криводушию и опаскам. Забредя, к примеру, в чужой заулок и наткнувшись на тамошнего сверстника, они, обнюхиваясь, спрашивают: "Кто за тебя заступается?" Разве не так, идиоты, оно происходит?"

Гости с услышанным откровением соглашаются.

"А вон те, сперва швырявшие друг в друга комья глины (и ведь неметко!), все как один хватаются вдруг "за черное", потому что проехала карета скорой помощи. А потом в своем уподлении затеивают уравниловку, то есть передают упасая себя! - кому-нибудь другому горе. Горе-плакать тыщу раз!

Вот, увидев приехавшую "эмку", они канючат: "Дядь, прокати!", а если велосипед - "дай прокатиться!", а если просто кто-то взрослый вышел из дому, маленькие девчонки тут как тут. "Дядь, покружи!" То есть просят, умоляют, напрашиваются.

Вот они образовали круг, играть в волейбол. С вылетами. Их всегдашняя охота выпендриться игру разрушает. Уже после третьей передачи - свара, а какой-то один, рисуясь перед девочками, наладился, дурак, отбивать мяч с разными ужимками и только портит игру.

Пошел мелкий дождик - все пляшут и орут: "Дождик-дождик пуще, поливай капущи!" И никто не знает, что правильно (это Н. где-то вычитал) "поливай-ка пущи!". Горланят же они про свои капущи, потому что в диком слове для них сразу есть барачные капуста и щи. Дождик, как просили, пошел "пуще", а они снова пляшут и вопят: "Дождик, дождик перестань, мы поедем в Эривань (надо же - в Эристань!)", но уже не приговаривают "Богу молиться, царю поклониться!" Не те времена! То есть снова капризничают и привередничают (то "пуще!", то "перестань!"). И тут не перестают клянчить, осторожничать, вымаливать и ловчить!

Вон у колонки какой-то мелкий экземпляр якобы человека пытается ее нажать. Отец же - глядите! - пока его отпрыск, повиснув на ручке и надувшись, уставился в небеса, полагая, что нажал сам, незаметно прикладывает к этой ручке палец. А дитя потом пойдет всюду хвастать и чваниться.

Как же столь малые эти существа умеют лгать, притворяться, прикидываться, обманывать себя и всех тоже! Еще недовзрослые, они уже недовдутые. Логически я говорю?

До чего странны их игры! Почему, словно документ при облаве, они предъявляют зелень? "Не брать, не рвать, вашу зелень показать!" Почему от кого-то убегают, приучаясь к виноватости? Почему кого-то догоняют, виноватя этого кого-то? Если убегаешь, будь недогоняем! Если согласен, чтобы тебя останавливали, имей при себе зелень! Если замираешь на окрик "штандр", значит, ты дурак!" - вот что говорил, обращаясь как бы сам к себе учитель Н.

Ученики глядели на приоконного витию, он глядел в окно и вдруг порицающе и негромко, словно бы снова сам себе, сказал словно бы про заоконных:

- И все или уже онанисты, или вот-вот ими станут, а ведь не знают, болваны, что от этого на ладонях волосы растут!

Гости быстро глянули на ладони, но спохватились и независимо друг от друга покраснели...

Итак, он судил мир (и преображал себя) по какой-то неведомой даже нам странной методе. Однако про беспризорников есть книги, из которых вполне многое можно узнать. Повторюсь только, что обстоятельно изображаемой нами колонки в его жизни быть не могло - в детдоме воду брали из колодца.

Для того же, чтобы понять, чего у нашего Н. с малолетства не было, поговорим о разных вроде бы пустяках, про которые, размышляя о детстве, мы даже не вспоминаем. О чем-то вовсе незначительном из ранней поры жизни, когда они и происходят - первые радостные постижения и первые горестные оплошности. Он же, особо радостных не зная, воспринимал огорчительный для домашнего ребенка какой-нибудь казус как нормальное событие сиротского своего бытия.

Состоявшееся и потому незабываемое детство - это вспрыгивание на подножку набирающего ход через ранние годы жизни трамвая, это цепляние к пролетке, когда ноги, утверждаясь на рессоре, уходят ей под брюхо, а тротуарный благожелатель кричит извозчику: "Эй, к тебе прицепились!". Причем все проделывается втайне от мамы и папы.