Асар Эппель: Кастрировать кастрюльца !

Асар Эппель

Кастрировать кастрюльца!

Фамилия, конечно, была у него совершенно идиотская.

Когда из военкоматной главной комнаты, где велся медосмотр приписываемых, позвали "допризывник Кастрюлец!" и на странном именовании запнулись, первой увидела его медсестра, в раздевалку, если голый юнец не появлялся, вызов повторявшая. Когда же он мимо нее прошлепал, она - бывалая девица - разинутый рот, которым собиралась произнести его фамилию, так и не закрыла. Пожалуй, даже сильней разинула. От изумления.

А всё потому, что с ним это и случилось, хотя - ни до него, ни после ни с кем больше не произошло.

Врачи просто повалились от хохота, но тут же под взглядом председателя заткнулись.

- Заслонись чем-нибудь! - велели из построжавшей комиссии.

- Как? - тихо ответствовал одинокий голос допризывника.

- Двумя руками! Вдруг не видно будет, - хмуро посоветовал председатель, явный будущий убийца в белом халате. А еще один длинноносый сукоед распорядился:

- Капитолина, повесь ты ему полотенце!

Но медсестры Капитолины в просмотровке уже не было - она ушла курить, зато сбоку вякнул черненький врачишка по плоскостопию:

- Кастрировать Кастрюльца!

И все снова грохнули.

Перед комиссией стоял новый Приап. Растерянный и обескураженный. Притом юный. В недвусмысленном неправдоподобном облике.

Надо сказать, что среди подростков о приписном медосмотре во все времена ходили тревожные толки. Всех пугала необходимость появиться нагишом перед врачами, а главное - из-за очень даже возможного телесного возбуждения, - перед врачихами. Правда, кто-то врал, что врачих в комиссии не бывает. "Да?! Не бывает?! А у Пупка на одну с накрашенными губами прямо чуть не это!" - махали на него руками.

И это самое "чуть не это" грозило конфузом каждому, что тревожно и обсуждалось.

В раздевалке меж тем был холод предбанника, и кое-кто от особой этой зябкости и, конечно, от волнения покрывались гусиной кожей. По лавкам лежали брюки с низами в присохшей грязи и ниточных лохмах. Поверх были накиданы убогие - в белесых тайных следах - синие и коричневые трусы. Они же свисали с настенных крючков, но там еще виднелись майки, рубашки, сатиновые шаровары и тоже брюки.

Всё - рубашки, майки, трусы - было наизнанку. Как снято, так и оставлено.

Крашенные плохо высохшим суриком низкие лавки шли по обводу раздевального помещения, а перед ними стояла (или поваленная лежала) нечистая заношенная обувь, в лучшем случае скороходовская, но совершенно непонятная из-за многих починок. Из нее свешивались носки. Попадались и незабвенные в частую дырочку сандалии цвета воблы.

Пахло ногами и молодостью.

Кроме одежной мешанины, военкоматский предбанник заполняли голые туловища. Они перемещались, сквернословили и бросались в глаза прыщами, сидевшими среди высыпавших у кого как лицевых волос. У многих на пальцах и руках фиолетовыми чернилами были нанесены якоря, сердца или кривые буквы. Какие-то наколки были настоящие, но грубо выполненные, по виду проступившие больные вены. Кто-то кому-то успевал дать коленкой под зад, но в голом виде это было не так интересно. Зад подростка, если он не в штанах, в общем-то, невелик, и пинок получается плохой. Кто-то ложным выпадом выбрасывал руку к чужому паху, владелец паха от броска уходил и ударял, конечно, задом в кого-то позади, за что получал удар ответный, но уже кулаком по веселой своей голове. Еще кто-то, покамест в трусах и обвислой майке, держал в злонамеренных руках огнетушитель и говорил кому-то уже голому: "Спорим, не работает?", и вот-вот могла зашипеть пенная проверка, то есть заплевывание всех, кто большой толпой озабоченно спрашивал вернувшихся: "У тебя не это?", после чего следовал вопрос: "Тебе "раздвинь ягодицы" говорили?" или в более понятной форме "Тебе в жопу глядели?" "Глядели", опустошенно признавался спрошенный и шел к своим носкам. "А это дело не это?..." Но тот уже нахлобучивал носок, причем так, чтобы дырка, приходившаяся прежде на большой палец, пришлась теперь на мизинец другой ноги.

Вышеописанные недоросли весьма смахивали на долговязые водоросли (вот и возникла ценимая автором игра слов!) с двумя бросающимися на голом стебле в глаза несуразностями - головой и мужским побегом. Водорослей этих было два подвида - гладкокожие телесного цвета и пупырчатопокровные - те оттенка синеватого. Башмаки у лавок при таком взгляде представлялись неопрятными раковинами с дохлыми моллюсками носков, вывалившимися из разинутых створок по причине загнивания воды в умирающем этом затоне.