Асар Эппель - На траве двора

Софья же Петровна поставит заплату, которая из-за сложностей кроя этого места всегда выходит пузырем.

Потом стемнеет. Вернется Валька. Дариванна, мать ее, обзовет Вальку, дочь свою, потаскухой, а Василь Гаврилыч, сидя у черной тарелки радио, сперва будет слушать незабываемое по своей кретинской удали пение Бунчикова и Нечаева, потом судьба вознаградит его дуэтом Одарки и Карася из оперы Гулак-Артемовского "Запорожец за Дунаем", а потом он долго и сочувственно станет переживать, как товарищ Молотов стойко и неуклонно, неколебимо и неуступчиво, несмотря на происки поджигателей войны, четко и недвусмысленно проводит миролюбивую и последовательную политику, как мирную, так и оборонную, как защищая, так и отстаивая.

Софья Петровна тоже послушает радиофикацию, и ее взволнует песня "А ну, девчата, взгляните-ка на нас!" Ей слышится, что поют: "А ну, девчата, взглянитек-ананас!" И этот "взглянитек-ананас" получается непозволительно грубым намеком на что-то отвратительное, как подмеченные ею рыжие волосы на руках ее единственного ухажера, после чего ему было отказано приходить в дом, так как, по ее словам, "она чуть не пошла рвать". А поскольку Бунчиков с Нечаевым по целым дням одну эту песню и горланят, то "взглянитек-ананас" с наглым постоянством присутствует в ее жизни, и она всякий раз опасливо оглядывается, не заметил ли кто ее смятения, но Тойба гонит норму на своем оверлоке и еще на многих надомных машинах, и знает что делает.

Затем Софья Петровна слушает дуэт Одарки и Карася и предполагает, что Василь Гаврилыч обязательно воспроизведет ей завтра где-нибудь на дворе или на улице несколько самых лучших оперных фраз.

С неослабевающим интересом слушает она об усилиях товарища Молотова, самоотверженно отстаивающего одну шестую часть суши первого в мире социалистического государства от врагов, как внешних, так и внутренних. Часто повторяемые теперь слова "внутренние враги" Софью Петровну не слишком озадачивают, хотя на травяной улице, на всем ее стометровом протяжении, многие от этого выраженьица скучнеют.

Потом становится совсем темно, и все укладываются спать.

Дариванна, одетая в бязевую ночную плиссированную рубашку, пыхтя взгромождается на постель, где сдвинулся к стене напевающий дуэт Одарки и Карася Василь Гаврилыч, тушит огонь и повелительно протягивает руку к "взглянитеку-ананасу" своего супруга, но, ничего особенного там не обнаружив, сварливо шипит: "Исть, паразит, больше не получишь!"

"Можэ выду, можэ выду на дороху..." - слышит, засыпая, в собственных ушах Василь Гаврилыч, и ему начинает сниться, что Вячеслав Михайлович Молотов последовательно и неуклонно просит представителя УССР на Генеральной Ассамблее Гулак-Артемовского поручить лично Василь Гаврилычу окопать Ассамблею от внешних врагов хорошею канавою и недвусмысленно запереть ворота, при этом обязательно и предварительно поставив на повестку дня уважаемую Софью Петровну.

Долго, конечно, не засыпает одинокая, как само одиночество, Софья Петровна.

Долго-долго - целых пять минут! - не может уснуть Валька...

Налеты Николая продолжаются. В эскадрилье только и разговору о загорающей невесте. Некоторые даже отваживаются и без Николая слетать на нашу улицу, но безнадежно запутываются в ориентирах курятников, долговязых подсолнухов и просушиваемых на солнце перин, а пройти надо всем этим хламом на бреющем полете, чиркая колесами по голубятням, никто даже и не рискует, ибо только ошеломление молодой любви может вдохновить человека на такие выходки в летнем воздухе. Разве что один раз кто-то сообщает, что видел какую-то тетку с белым носом, - не твоя ли это, Коль?.. А?..

Вся эскадрилья, конечно, ждет свадьбы, и свадьба, конечно, совершается, однако из-за немедленного приказа куда-то вылетать все происходит так непродолжительно и скомканно, что никто толком не успевает погулять, а только успевает вежливо прослушать долгую какую-то думку, которую Василь Гаврилыч самозабвенно поет, плача при этом горькими слезами.

Потом все летчицкие гости скоренько исчезают, тем более что начинается летняя гроза, и средние слои атмосферы с таким грохотом валятся на нашу улицу, такие розовые молнии замыкают ее с небесами, что истошный Валькин вопль с терраски не слышит, пожалуй, никто: ни двор, ни улица, ни осатаневшая она сама, ни пьяный Николай, как профессионал заметно подавленный нелетной погодой и спешным своим отъездом на заре.

Встает заря. Грозы как не бывало. Небо ясное, и - ясное дело - уехал Колька. Но куда - неясно ни ему, ни его молодой жене, ни остальной улице.