Лидия Чуковская - Процесс исключения

На первый, поверхностный взгляд, проза Корнилова завалена — даже захламлена! — бытом. А глянешь глубже, поймешь: сквозь быт он ведет своих героев к бытию. От приниженности и даже скотства — к человеческому достоинству и чистоте. К человеческой любви — от той, что лишена человечности.

Роман появился за рубежом. А затем — в 1975 году, в № 5 журнала «Континент», появились и новые стихи Корнилова. Уж такие, уж такие «ущербнье»: о расстреле Гумилева, например*.

* Теперь стихотворение В.Корнилова о расстреле Гумилева напечатано дома. См.: Новый мир, 1988, N 8, с. 161. — Примеч. 1988 года.

Напечатаны также и названные Лидией Чуковской повесть Владимира Корнилова "Девочки и дамочки" (в журнале "Дружба народов", 1990, № 5) и его роман «Демобиизация» (в журнале «Звезда», 1990, № 7-10, и в том же году отдельным изданием — в изд-ве "Московский рабочий"). — Примеч ред. 1997 года.

Кроме печатания на Западе вторая провинность Корнилова: заступничество. Он открыто, вслух не раз и не два заступался за преследуемых литераторов и не литераторов.

Самосуд начался. Разумеется, выявилось быстро, что Корнилов предатель, двурушник, продался заграничным хозяевам за деньги и не соображает, глупец, что по миновании надобности хозяева выжмут его как лимон, и выбросят. Главный двигатель всех его поступков — не трагедия писателя, которого насильно разлучают с читателем, а тщеславие.

Впрочем, пересказывать все перипетии самосуда я не стану: изобретательности никакой. Приведу немногое.

Наровчатов и Михайлов признаются, что когда-то находили стихи Корнилова свежими. Они не предвидели, как низко он впоследствии падет, и, грешным делом, хвалили его в печати.

Но уж при исключении — не до похвал.

Кунаев: Я знаю Корнилова давно. Уже в его ранней поэме проявлялись сионистские тенден-ции. В нем самом я всегда замечал непомерное тщеславие. Ему хотелось прославиться. Он поднял руку на Советскую власть.

Грибачев, Наровчатов и Амлинский отметили, что Корнилов явно жаждет исключения из Союза и что сегодня происходит не исключение, а самоисключение.

Корнилов этого не опровергает.

Грибачев пророчествует, что близок день, когда Корнилов так же продаст своих нынешних заокеанских хозяев, как сейчас продал Советскую власть за тамошние заокеанские миллионы.

Рекемчук возмущен романом «Демобилизация».

— Это ужасный роман. Корнилов оскорбляет Советскую Армию. Я знаю, по чьему заданию написан роман. По заданию Солженицына!

(Солженицын, со дня своего отсутствия, неизменно присутствует при любом исключении.)

Медников: Мы все говорим об антисоветчине. Это неверно. Говоря о Корнилове, следует говорить об антикоммунизме.

Козлов: Мы слишком добры и долготерпеливы.

(Читатель! При исключении Пастернака чуть не хором раскаивались все в своей излишней долготерпеливости. При моем исключении тоже скорбели о своем затянувшемся милосердии. Исключают писателей разных, а мелют одно.)

…Женственное начало на этот раз представлено Марией Павловной Прилежаевой. Она сразу заявляет, что никогда не читала ни единой строчки Корнилова и вообще, идя на Секретариат, ведать не ведала, кого будут исключать.

Прилежаева: Сколько вам лет, чем занимаются ваши родители, есть ли у вас дети, женаты ли вы, на какие средства живете?

Корнилов: На эти вопросы я отвечать не стану. Эта вопросы следственные, полицейские… Я-то ведь не спрашиваю вас, сколько вам лет.

Кузнецов: Вы, Владимир Николаевич, когда мы исключили Чуковскую, в своем письме в Секретариат обвиняли нас в грубости. А теперь сами грубы.

Корнилов: Ладно, скажу. Родился в Днепропетровске в 1928 году, женат, у меня есть дети, а родители мои пенсионеры.

Прилежаева: На какие деньги вы живете?

Корнилов: На заработанные.

Тут М.П.Прилежаева смолкла. Но изредка на заседании среди мужских речей раздавались ее женственные возгласы:

— Ах, это ужасно, ужасно! Ведь у него есть дети! Они ходят в школу, они несут туда антисо-ветскую заразу. Что же будет с его детьми. Мы обязаны подумать о его детях! Если дети не верят ему — они проклянут своего отца! Это трагедия! Если же они воспримут его антисоветскую пропаганду — это тоже ужасно! Они будут ее распространять. Товарищи, мы обязаны подумать о детях.

Прерываемое материнскими воплями, заседание, однако, продолжалось.

Мих. Алексеев: Я хочу вас спросить, где вы были в 41-м году? Где был ваш отец?

Корнилов: Мне в 41-м году было тринадцать лет. Я был в эвакуации, в Сибири. А мой отец на фронте.