Леонид Гаврилкин - Остаюсь с тобой

- Она уволилась, - сказал Рослик и, вопросительно глянув на Алесича, добавил: - Уволилась и уехала.

- Куда уехала?

- Вот об этом она мне не доложила, - казалось, с сожалением проговорил мастер.

Алесич вышел из вагончика. Остановился, глядя на буровую невидящими глазами. Надо что-то делать. А что? Пока он не имел об этом никакого представления. Ясно было одно: надо поскорее узнать, где Катя, куда она уехала. Странно, почему она ничего не сказала о своем отъезде ему, Алесичу. Может, не было возможности? Да нет, если бы захотела, могла бы прийти на буровую, позвать его. Могла бы, наконец, оставить записку. В конверт и ему на стол. Не оставила... Почему? Обиделась? А может, он для нее ничто, пустое место? Это он, Алесич, вообразил черт-те что, а она... Увидела, что мужик сохнет по ней, вот и решила исчезнуть, пропасть без следа. Пожалела, называется.

Как бы там ни было, а он должен найти Катю и узнать правду. Но как найти? Где искать?

В это утро Алесичу ни с кем не хотелось встречаться, тем более разговаривать. И хоть до подъема труб оставалось время, он залез в свою люльку, присел, прячась за бортиками от ветра, от людских глаз, и... заплакал. Слезы текли по лицу, остывая на осенней прохладе. Почувствовал, как щекочут они холодком щеки, шею. Первые приступы отчаяния, обиды, жалости к самому себе прошли, но душевное равновесие, покой не наступили. Появилось безразличие ко всему. Даже к работе, к той работе, в которой он всегда находил успокоение.

Сквозь гул дизелей послышалось, будто кто-то зовет его. Поднялся, глянул вниз. Это мастер махал ему рукой, предупреждая, что начинают поднимать трубы.

Хотя Алесич работал, как и всегда, старательно, даже, может быть, более старательно, однако работа не захватывала его, не помогла одолеть скверного настроения. Правда, уныние прошло, прошло и чувство жгучей обиды, которое еще недавно пронизывало его, зато более ясным и устойчивым стало безразличие ко всему, что его окружало. "Зачем он здесь? И вообще, что ему буровая?" Эти мысли не покидали его, пока он работал, держались в голове и после, когда работа кончилась и можно было спускаться вниз. Он еще долго стоял, прислонясь спиной к бортику, усталый, почти обессиленный. Если бы можно было, он устроился бы в люльке и на отдых. До утра.

- Эй! - снова послышался голос мастера.

А когда Алесич наконец спустился, тот посмотрел на него испытующе, вприщур:

- Я уже хотел подниматься к вам... Что с вами? Не заболели?

В этот вечер ему долго не спалось. Он лежал, подложив руки под голову, смотрел в темноту, не прислушиваясь к тому, что говорили товарищи, о чем спорили, что рассказывали. Его даже нисколько не беспокоила бессонница. Он был безразличен и к ней.

Утром, выйдя из вагончика, остановился пораженный бесцветностью, серостью всего, что было вокруг. Какое скучное место, более скучного и представить себе невозможно, подумал он. Серые дали с редкими, пасмурными и какими-то сиротливыми перелесками. Маленькая рощица у шоссе с несколькими старыми деревьями, покалеченными ветром и временем. Груды труб и другого железья своей омертвелостью дополняли унылый пейзаж. И сами вагончики, с маленькими окнами, с облезлой синей краской, казались заброшенными, утонувшими в вязкой земле. Тонкий дымок, который нехотя вываливался из тонкой ржавой трубы над котлопунктом, еще больше подчеркивал эту заброшенность, сиротливость.

Теперешнее настроение напоминало то, какое охватило Алесича, когда его не пустила Вера и он вынужден был поехать в деревню. Но тогда он был безразличен ко всему на свете, к самой жизни. Сейчас это безразличие связывалось только с этим клочком земли, где он работал и жил, где теперь не было ее, Кати Юрковец. Но... не исчезла же она с земли, где-то же есть! Ее можно найти, более того, ее необходимо найти. И - безотлагательно. Потому что с таким настроением ни жить, ни работать нельзя.

Алесич подался в вагончик мастера.

Рослик сидел у рации и, поглядывая в бумажку, что лежала перед ним, у кого-то требовал, чтобы ему срочно завезли трубы, химреагенты, солярку, иначе он вынужден будет остановить работы на буровой. Бросив телефонную трубку на рычаги, вскочил, увидел Алесича и не то возмутился, не то пожаловался.

- Видели? Они еще там подумают... План давай, а как что для нас, так они еще будут думать, мать их... Зачем же гнать без оглядки, если ресурсов не хватает? Не понимаю... - И с тем же возбуждением, с каким только что говорил по рации, спросил у Алесича резко, нетерпеливо: - Вы ко мне?