Борис Голлер - Возвращение в Михайловское

- Что, кто? - спрашивал Лев озабоченно - то ли в самом деле не поняв ничего, то ли поняв все...

- Я требую от вас - никогда... не общаться с этим монстром! С этим выродком сыном... Проклинаю! - кричал он куда-то в пустоту, полную людей. Проклинаю!

- Да что случилось, наконец? - не выдержал Лев.

- Он поднял руку на отца! Ударил... замахнулся то есть... Хотел прибить!

- Ничего не понимаю, - сказал Лев добродушно. В его светлых кудрях посверкивали соломенные нити...

И неизвестно, чем бы все кончилось, если б на пороге спальни не выросла Надежда Осиповна с огромной мокрой повязкой на лбу (Такой мигрени у меня еще не было! О, моя голова! О!..) и почти силком не втянула мужа в комнату.

- Что с вами? - спросила она мрачно. - Кто вас убивает?

- Александр, - сказал Сергей Львович, вдруг потеряв весь свой пыл, ставши сразу жалким и робким.

- Ну, тогда это не страшно. Я думала... кто-нибудь... Чего вы кричите? И так жизни нет! Вы мне надоели! (И легла на постель, отвернувшись.) Если б вы знали, до чего вы мне надоели!..

Спустя немного времени Ольга проскользнула к Александру и принялась плакать.

- Ты не знаешь, почему... ну, почему наша семья не может жить, как все! Попробуй выйди замуж... Это те Пушкины, у которых сын с отцом дерутся?

- Да не трогал я его, не трогал! Можешь успокоиться!

- Знаю...- сказала Ольга и продолжала плакать. - Знаю. А что теперь делать?

- Понятия не имею. Мало мне обвинений политических - так еще и уголовное! Хорошенькое дело!

- Да, успокойся ты, успокойся! Никуда он не пойдет! Никто не узнает! Еще бы! Ты с ума сошла! Молва пойдет по всей округе, дай волю! Все мои враги будут рады уцепиться!..

- Да что ты сказал ему?

- Сказал - что сказал! Что грех брать на себя обязанность шпионить за родным сыном. А разве не грех?

- Грех! - согласилась Ольга. - Не знаю сама, какая вожжа ему попала...

- Была, стал быть, вожжа! - сказал Александр, лежа на постели и почти отвернувшись от нее.

Чуть погодя заглянул Лев. Покашлял в кулак, похихикал...

- Вас с отцом нельзя подпускать друг к другу, ей-богу!

- Спасибо! Это все одно, что сказать - в пытошной палача и жертву надо как-то развести по разным углам!

- Черт-те что это все! Черт-те что! И ты несешь - черт-те что! И он...

- Чего он хочет для меня с уголовным своим обвинением? Сибирских рудников?..

- Да успокойся ты, успокойся! Он уж взял все назад!

- Как так?

- Обыкновенно. Говорит - еще бы он решил меня бить, да я б его связать велел!

- Очень мило, не находишь? Так чего он орал как резаный?

- Говорит, ты посмел, разговаривая с отцом, непристойно размахивать руками!

- А чем он хотел, чтоб я размахивал? Андреевским флагом? Слушай, маменькин сынок, пошел бы ты, а? Без тебя тошно!

- Ничего он не хочет! Кричит - потому что кричится. Больно! Страх это все! Вообще у их поколения - медвежья болезнь!

- Но я не рожден бежать за ними подбирать их сранье!

- Да пожалей ты его! Пожалей!

- Я жалею. Ишь чего захотел - письма мои читать!

- Пусть пока приходят на адрес Осиповых!

- Спасибо! Без тебя б не догадался!

- Ладно! Ты стихи приготовь!

- Зачем?

- Еду я на днях. Послезавтра. В Санкт-Петербург, милостивый государь!.. Уже отпросился у отца. Пора заниматься карьерой...

- Как же он отпустил? Любимого дитятю? Истинного сына? Карьера. А кто ж будет оберегать его здесь без тебя - от другого сына? Монстра? Отцеубийцы?.. И что будут делать безутешные девицы? На сеновале?..

- Ты заменишь! Не разучился еще?.. На юге?.. В общем, вставай, садись переписывай. Все новое. "Онегина" - две главы, как обещал! Буду там твоим ходатаем и издателем!..

- Обойдешься и одной главой. Я пока работаю.

- Не морочь мне голову... и так тошно! Maman - вся в мигренях... А его, я боюсь, кондрашка хватит! Старый он уже!..

Вечером в Тригорском, укрывшись в одной из комнат, Александр писал Жуковскому в Петербург:

Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моем положении. Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро все переменилось: отец, напуганный моей ссылкой, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь. Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче - быть шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться... Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся...

И дальше - все, что нам уже известно.

Прасковья Александровна в тот вечер объявила за столом: