Борис Голлер - Возвращение в Михайловское

Александр любил дорогу, и, вроде, привык к ней - слава Богу, успел проездиться по России, и, вместе с тем, дорога нагоняла непонятную грусть... Он сам не знал - почему. Вот на повороте, лицо крестьянина неужели он больше не увидит его?.. Это было как бы самой жизнью, ее промельком - и исчезновением. Его всегда смущала нищета вокруг. После южных краев - мазанок, беленых и светлых, во всяком случае, снаружи, после аккуратных ухоженных домиков немцев колонистов и цветных, хотя и драных цыганских шатров, родина на каждом шагу обдавала нищетой и затхлостью. И какая-то бесцветность... В цветное, хотя и поблекшее уже, пиршество лета вплеталось унылое серое человеческое жилье, серые заборы, серые лица, и серые одежды. Печальная страна! Он это ощущал уже в третий раз - в 17-м, когда впервые появился здесь после Лицея, - и в 19-м... когда приехал сюда один без родных и понял, что начался его путь по Руси. А теперь вот сейчас...

Возок был узким - о двух скамьях, и отец, и сын тряслись в нем визави - и оба старательно делали вид, что причина поездки их мало занимает.

- Но ты не волнуйся так уж!.. - кивнул отец ободряюще. Александр улыбнулся рассеянно. Его телега жизни сейчас катила под уклон, и он не хотел скрывать от себя сей мысли. Прекрасная нежная женщина представала перед ним - он улыбался ей, как сказке, и знал, что она стоит того, что случилось после... Правда, больше, верно, не увидит ее... Хотя... кто знает? Надежда умирала, но хотела жить.

Все мрачную тоску на душу мне наводит.

Далеко там луна в сиянии восходит...

Там воздух напоен вечерней теплотой...

- А это правда, что ты не веришь в Бога? - Мысль, явно смущавшая Сергея Львовича - но которую он не решался до сих пор обозначить вслух.

- Кто вам сказал? Почему?..

- Не знаю. А как же... а это письмо?..

- Вы в самом деле так думаете? - Александр рассмеялся. - Ну, да. "Беру уроки афеизма..." Но брать уроки еще не значит - следовать им! Вы же сами, по-моему - ходили в вольтерьянцах? - поддразнил он отца. - А Вольтер был неверующим, как известно.

- То была его ошибка! - сказал отец с важностью и поджал губки. Поскольку сын смолчал, он продолжил: - Все мы стали верующими после пожара московского.

- Но я его не видел - пожара! Я был в Лицее.

- И ты не бываешь у святого причастия? - спросил отец подозрительно.

- Редко. Зачем?..

- Что значит - зачем?..

- Не знаю. Талдычить пьяному попу про свои душевные недуги...

- Почему обязательно - пьяному?.. Ты говоришь вовсе не ему!..

- А-а!.. Вы в это верите?.. Не люблю посредников - между мной и Господом. В любой религии. Я, лично, хотел бы обойтись без посредников!

Там воздух напоен вечерней теплотой...

Там море движется роскошной пеленой

Под голубыми небесами...

- Что ты бормочешь? - спросил отец.

- Так... Бормочется! Все это - чепуха! - сказал Александр, помолчав. Уроки! афеизма!.. Я неточно выразился. Просто... у меня тогда возникли сомнения в загробной жизни!..

- А теперь... ты тоже сомневаешься?..

- Не знаю. И теперь сомневаюсь.

Там, под заветными скалами,

Теперь она сидит печальна и одна...

- С кем ты разговариваешь?..

- Я? С Богом! - он улыбнулся.

Ночевали в Опочке - на постоялом дворе. Мучили клопы... Почему-то они взялись за отца, Александра почти не тронули. Отец ворочался, вздыхал, чертыхался...

- Почему тебя не кусают? - спросил он тоскливо.

- Наверное... у вас вкусная кровь!..

- Клопиная страна! - ворчал отец. - Клопиная страна!

- Тише!.. - сказал сын. - Что вы! Как можно-с! В России - и у стен уши!.. - он рассмеялся. - Теперь вы понимаете - почему Клопшток - такой скучный поэт?..

- Твои насмешки!.. - бросил отец. Но все же уснул.

Где-то около двенадцатого часу на следующий день им ослепили глаза перекрещивающиеся, как молнии в воздухе, солнечные блики на куполах бесконечных церквей. Въезжали во Псков. Отправив кучера с лошадьми на постоялый двор в центре и велев дожидаться - они вошли в губернаторский дом.

- Как прикажете доложить? - спросил чиновник в приемной - до странности похожий на всех российских чиновников. Подвид, выращенный в петровской кунсткамере - и лет на триста, примерно, без изменений. Без лица - одни прыщики на лбу. ("Адский хотимчик!" - сказал бы жестокий Раевский.)

- Доложите, друг мой... Помещики Пушкины - отец и сын! - сказал Сергей Львович с надменностию. И даже взял сына за руку, как бы, готовясь ввести в присутствие. Помещик Пушкин привел с собой сына-недоросля проштрафившегося в южных краях. Александр сдержал улыбку. Отец, конечно же, по-своему переживал случившееся, - но им было трудно понять друг друга. Чиновник исчез за дверью.