Николай Горбачев - Ракеты и подснежники

-- Вот что, Костик, давай-ка сюда эти женские премудрости! -- Она решительно завладела совком и веником. -- Не очень вы, мужчины, к ним приспособлены! Вон мокрый, как из парилки! Ложись пораньше спать. Выезжать в город почти в полночь, четыре часа на тягаче трястись! И ни о чем не беспокойся. .

Пришлось согласиться. Попробовал последовать ее совету и уснуть, однако ничего из этого не вышло. Думы теснились, вызывали в памяти картины прошлого. Изменилось ли в Наташке что-нибудь с той поры, когда стали мужем и женой? Какая она сейчас? Строгая, гордая красавица, какой впервые увидел на школьном вечере встречи выпускников? Она пришла туда вместе со знакомой Родьки Белохвитина. Увидел и почувствовал непонятную сладкую тревогу в груди... Или та -- неожиданная, беспечная, заразительно веселая, какой узнал ее в ту ночь, за два дня до своего отъезда из отпуска? Почти до утра мы бродили тогда по пустынным московским улицам, по звонкой в ночной тишине набережной, шутили и дурачились.

И вот теперь она едет сюда, едет твоя жена, Костя Перваков!

Сон не шел. Я поднялся с кровати, попытался читать книжку по радиолокации, но все эти строгие, серьезные рассуждения об импульсах, коэффициентах, математические выкладки не лезли в голову.

В город приехал почти за час до прихода поезда. И чем ближе минутная стрелка больших электрических часов па фасаде одноэтажного серого кирпичного вокзала приближалась к заветной цифре, тем больше росло мое напряжение, а в голове бились шальные, горячие мысли: "Ну вот теперь все. Теперь я счастлив. Мне сейчас и море по колено! Сказали бы: взвали чемодан на плечи, ее -- на руки, иди пешком в гарнизон -- и пошел бы, понес!" Но тут же вспыхивали сомнения: а вдруг в последнюю минуту -- пусть даже у тебя в руках белый квадратик телеграммы -- передумала, осталась?

Мерил шагами перрон -- от закрытого облезлого газетного киоска до штабеля черных мазутных шпал у железной ограды.

Поезд, вывернувшийся из-за поворота, будто остановился возле семафора, и, только когда у постовой будки паровоз свернул на первый путь, показались зеленые бока вагонов, стало ясно: далеко не черепашья у него скорость! Вагоны бежали мимо точно пустые, с неосвещенными, зашторенными окнами. С привокзальных деревьев поднялась стая разбуженных ворон, разлетелась с пронзительным карканьем. Медленно проплыл вагон с табличкой "8", в тамбуре мелькнула белая шляпка, полосатое пальто. Она!

-- Наташа! Наташа! -- Бросился вперед. Перед самым вагоном -- должно быть, под ногу попала замерзшая лужица -- вдруг поскользнулся, поехал... Успел схватиться за железный поручень. Грудастая пожилая проводница в перетянутой ремнем шинели покачала головой.

-- Ишь непутевый, так и вагон свалить можно, -- сочувственно, протяжным, напевным голосом сказала она. -- И то недаром: такую-то кралю дождался.

Вот уж в самом деле непутевый, нескладный! Я чувствовал себя неловко. Кто-то подал чемодан в чехле с красной оторочкой. Наташа улыбалась и тоже была, кажется, смущена.

-- Давай спускайся! -- Схватил ее руку в белой варежке. Наташа спрыгнула на асфальт. И вот уже мы стоим друг против друга. Ведь думал три минуты назад --обниму, прижму так, что кости хрустнут, зацелую. Но ее предупреждающий, растерянный взгляд черных глаз словно говорил: "Знаю твое намерение, но ведь кругом люди". Мысленно согласившись с ней и все еще удерживая ее руку в своей, суетливо лепечу:

-- Здравствуй, Наташенька! Ну вот, приехала, дождался... Идем...

Чемодан оказался тяжелым. Когда поднял его и мы пошли, вслед нам все с тем же сочувствием проводница сказала:

-- И не поцеловал даже, растерялся, сердешный. Держи ее крепко, голубку!

-- Чудачка, видно, эта проводница!

-- Всю дорогу опекала, чай носила, расспрашивала...

-- Ох и не думал, что приедешь, Наташенька! -- чистосердечно признался, беря ее под руку. -- Телеграмму получил только вчера, на сутки опоздала. А на вокзале вдруг испугался: что, если отдумала, осталась?

Она с улыбкой слушала, ей, должно быть, нравилось слушать меня, а я от избытка переполнявшей радости говорил и говорил о том, как не мог уснуть вечером, как нахлынули воспоминания... Да, она такая же -- красивая, молодая, благоухающая, она рядом, Наташка, она -- вот! Ощущаю сквозь рукав пальто ее тепло; чую ее особенный запах, еле уловимый, тонкий, какой бы, кажется, узнал в любой смеси запахов; вижу ее пугающие бездонной чернотой глаза, длинные густые ресницы, припухлые губы, волосы, кокетливо завившиеся на поля белой шляпки...