Николай Горбачев - Ракеты и подснежники

Майор поднялся, взял с дивана ремень, затянулся.

-- Ты привык, Василий Кузьмич, усложнять все, -- откликнулась Ксения Петровна, собирая тарелки со стола, и покосилась на Наташу. -- Пугаешь с первого дня.

-- Нет, чего ж. -- Наташа смущенно перевела взгляд на нее. -- Я слушаю... Даже интересно.

-- Не пугаю, -- возразил жене Климцов, -- а говорю, что не только ваш брат, женщины, этого не понимают, но и сами офицеры. Вон Буланкин... -- Он показал головой за окно. -- Подошел сегодня к Молозову, замполиту: "Солят мой рапорт об увольнении? Командир дивизиона или в полку?" И грозит: я, мол, и в центральную газету напишу и, если понадобится, самому министру! Вот каков гусь! Ну ладно, мне идти. А вы не стесняйтесь, обращайтесь к Ксении Петровне: она послужила со мной по дальним гарнизонам, опытная. Хоть вместо меня на штаб ставь!

-- Уж ты наговоришь!

Взглянув на жену и, должно быть, заканчивая какой-то им одним известный разговор, Климцов мягче добавил:

-- Только вот первый раз сплоховала: детей отправила за тридевять земель, к бабушке. Нет бы в городе устроить -- все бы в месяц раз виделись.

-- Всю ночь спать не дал и снова? Это уж слишком, Вася...

-- Ну-ну, на правду не обижаются, -- добродушно похлопав жену по плечу, заметил Василий Кузьмич. -- Кстати, женщины... наверное, завтра встанем на дежурство: сейчас предупредили. Доказывал... Ну да мы предполагаем, а начальство располагает...

"Вот почему он пришел мрачный!" -- догадался я. Настроение мое упало. Черт бы побрал это дежурство и этих "богов" там в штабе! Ставить нас вне очереди, только же стояли... Летят все планы в тартарары!

Надевая шапку, Климцов спросил:

-- Как вчера Демушкин показал себя? Есть сдвиги?

-- Бесполезно, по-моему...

-- Вам видней.

В коридоре, когда мы вышли из комнаты Климцовых, Наташа спросила:

-- Как понимать его слова, Костя? Ты расстроен?

-- Собирался сам съездить завтра в город за продуктами, а если поставят на дежурство, то, выходит, нельзя.

-- И ехать... мне?

Наши взгляды встретились. Я увидел, как в ее глазах мелькнула искорка страха. Я молча обнял ее за плечи, пропустил в дверь, "Вот так, привыкай к службе".

Наташа принялась разбирать чемодан. Выкладывала платья, стопки белья. Я, стыдясь пустоты комнатки и этой приземистой солдатской кровати, выкрашенной в темно-зеленый, грязный цвет, говорил ей, что деньги есть, скопил, и в ближайшие дни, если удастся, отпрошусь -- поедем купим и кровать, и диван, и стулья.

Она повеселела и в своем цветастом халате с крупными оранжевыми гладиолусами по черному полю выглядела совсем девчонкой, резвой и красивой.

Вдруг я увидел невысокую плотную фигуру майора Молозова, мелькнувшую за окном.

-- Замполит идет, Наташа, к нам!

В правилах Молозова -- появляться зачастую нечаянно. На одном месте его дважды подряд застать почти невозможно. За день он успевал несколько раз обежать наш треугольник: "позиция -- казарма -- офицерские домики", быстро передвигаясь на скорых пружинистых ногах. "Вот обегу раз пять по треугольнику, -- шутил он обычно, когда об этом заходила речь, -- и вижу: ого, не медвежья у нас берлога, а целое царство!"

-- Нашего полку прибыло! -- еще с порога, блестя своими острыми зеленоватыми глазами, весело сказал он хрипловатым от табака голосом. -- Это хорошо. Здравствуйте! С приездом вас.

Сняв фуражку и знакомясь с Наташей, он переводил твердый, упрямый взгляд с нее на меня, словно что-то сравнивал, примерял: мол, хороши ли вы, подходите ли друг другу? Крутолобая, будто литая, голова его, остриженная под машинку, была почти круглой. А широковатый нос, настороженно приподнятые брови, привычка проводить ладонью по ежику русых волос выдавали в нем что-то мальчишеское, простое, незамысловатое и в то же время задиристое.

-- Шестая семья! Это важно для нас. Семьи, жены скрашивают нашу службу, -- он вздохнул, опускаясь на подставленную мной табуретку, добавил: -- И пока еще не легкую жизнь.

Его лицо на секунду приняло огорченно-печальное выражение: под глазами собрались морщинки, губы поджались, словно он разом припомнил все наши трудности. Но тут же ожил, выпрямился на табуретке, начал расспрашивать Наташу о дороге, самочувствии. Узнав об утреннем происшествии, опять наморщился, мотнул головой:

-- Да, дорога эта в печенке сидит!

Молозов ко мне относился по-дружески, тепло. Офицеры допытывались у меня: "Чем ты его приворожил? Как о тебе речь -- так высокий штиль!" Я догадывался о причинах такого отношения ко мне. Три области из всей нашей деятельности занимали особое внимание Молозова, он считал их самыми нужными, главными: поддержание боевой готовности, строительство и политические занятия. Первая была особенно любимой: всякий разговор замполита на собрании или в простой беседе неизменно начинался с нее или сводился к ней. Когда он выходил к переносной фанерной трибуне, которую во время собраний обычно ставили на край стола, офицеры начинали перешептываться: "Ну, держись, сейчас оседлает своих коньков!" И в двух главных коньках, оказывается, сам того не подозревая, я ему угодил.