Андрей Гордасевич - Дуэль на мандаринах

Андрей Гордасевич

Дуэль на мандаринах

- Пятнадцать... - креолка таинственно улыбнулась и откинулась на спинку легкого плетеного кресла.

- Пятнадцать... Шестнадцать... - пожилой негр с седеющими усами, чуть встопорщенными, впрочем, может, лишь из-за того, что были слишком коротко пострижены, - улыбнулся в ответ и, отняв руку ото рта, протянул ее к блюдечку. Глаза его сузились, став похожими на острия ножей: он не просто щурился на солнце - в крохотных от обилия света зрачках мерцали тревожные, холодные угольки.

Девушка положила руки на подлокотники и позволила игривым, горячим лучам скакать по своим белоснежным до неправдоподобия зубам и отпрыгивать, шипя в бокалах, преломляясь и остужаясь на поверхности расслабляющей жидкости, они втекали газированным золотом в иссушенные зноем глотки, славно пробегали внутри освежающей прохладцей и медленно исчезали, вновь раскаляясь в глубинах человеческих тел. Она подняла тонкостенный бокал, украшенный долькой лимона, в странном испытующем приветствии, чуть приоткрыв рот и шевеля кончиком языка, поводя им из стороны в сторону, словно стремительной пикой защищалась от двух наставленных на ее молодость старых, но все так же сверкающих лезвий.

- Твой ход, - старик казался умиротворенно спокойным, не напускно мечтательным и натянутым, как подражатели голливудских персонажей, а, напротив, отошедшим в собственную тень из слепящего света, чтобы к чему-то приблизиться или просто удалиться от суеты.

Рассмеявшись каплями прохладительного коктейля, девушка взяла дольку с одного из блюдец и легко положила в рот, сделав при этом на лице подобие немого, беззвучного полувопроса: "Ну, что же, посмотрим..."

- Шестнадцать... Семнадцать... - она подвигала щеками, и язычок ее послушно обежал втянутые на секунду щечки: - Семнадцать!

Они сидели за небольшим столиком, не совсем обычным. Ножки, четырьмя кривыми упиравшиеся в пол, поднимались вверх и с легким прогибом поддерживали толстое стекло, абсолютно прозрачное, без рисунков и окантовки - в памяти всплывали Атланты, на плечах которых где-то и по сей день покоится небосвод. На этой прозрачной плоскости стояли четыре блюдца: по одному с косточками и с мандаринами перед каждым из игроков. Мандарины были разделены на дольки. Напротив девушки светлела круглая пепельница, еще пустая.

- Теперь ты, - левая рука беспокойно забегала по подлокотнику тонкими пальцами, а правой она взяла со стола блюдце с косточками и, поднеся его к губам, прибавила еще две. Она знала,что две семечки - хороший результат, но отрыв все равно маленький - только одно зернышко, хотя в прошлых партиях не было и такого: старику везло баснословно, и сразу после десятка он заметно вырывался вперед, прохладно блестя глазами, всегда спокойный, готовый ждать, с мечтательно медленными пальцами, еле двигающимися, переплетаясь друг с другом, а иногда - время от времени - он потирал ладони, но не скоро-скоро, как нетерпеливые, азартные молодые кавалеры в предвкушении выигрыша, а будто пальцы застыли, замерзли на этих жарких ветрах, завяли своими морщинами и пожухли, сводясь в сжатые кулаки.

Он отправил в рот очередную дольку со своего мандаринового блюдца. Блюдца были стеклянными и прозрачными, но не как плоскость стола, а чуть голубее, или, может быть, в них отражалось высокое, знойное и текучее небо, кусочки его плавали в бокалах отдыхающих на террасе, осветляли зеркальные солнечные очки на смуглых лицах. Его коротко стриженные, ухоженные усы пришли в движение, и - странно - совсем не было противно на них смотреть, хотя ей они напоминали о совсем печальном: о седине, уже где-то договаривающейся с неизвестным, что он доведет ее до темных волос; о медленной плавности движений располневшего женского тела, утратившего былую привлекательность, хотя и не вполне потерявшего шарм, таящийся в глазах, они еще будут распускаться - то там, то сям - бледными, утомленными бутонами без аромата; о ее тетушке, живущей далеко-далеко, так что на уик-энд и не съездишь, с кучей чумазых ребятишек, полной грудью и животом, широкими, трясущимися при ходьбе бедрами, расплескивающими платья, по волнам которых все плывут старые фотографии, где она стройна, кожа ее напоминает о свежих фруктах и зажигательных танцах с вот этим парнем в светлой рубахе, за которого она и вышла всего-то через полгода, чтобы прожить всю жизнь до его черно-белых усов, - таких же седых под иссушающими лучами, питавшими мандарины, которые, может статься, лежат сейчас перед ними на блюдечке из палящей сини.