На вокзале нас встретили. - Здравствуйте. Я - Рувим, - произнес горбоносый человек, по виду мне ровесник. - Я оставил машину на площади, пойдемте. Началась жизнь человека, путешествующего по казенной надобности. Несколько раз я говорил с Рувимом, и с каждым разом разговор становился все откровеннее. Через несколько дней мы даже пошли вместе пить пиво. Мир вокруг нас постепенно изменялся, исчезали запахи пыли и нагретого асфальта. Вечерело. Изменялись и разговоры. Мы пили пиво рядом с автостоянкой, положив руки на доску, укрепленную в распор между деревом и забором. Кружки были большие, довоенные, (хотя все теперь стало довоенным), почему-то с гербом города Владимира. Итак, мир постепенно изменялся, южный город окружал нас. Стояла рядом белая "Волга" с открытыми дверцами, откуда матерились с акцентом, кричали по-русски и по-нерусски, и нерусский язык не оставлял простора для гласных. - Ты живешь здесь не по чину, - говорил мне Рувим. - Тебе нужно не пиво пить, а сидеть в ресторане. - Спасибо, я учту. - Здесь такой порядок, - продолжал он, - ты - то, как ты тратишь деньги. Важно, чтобы тебя уважали. Если ты будешь пить пиво под забором, как мы сейчас, или просто дружить с теми, кто пьет под забором, то тебя никто не будет считать за человека. - А ты? - спросил я. - Я в этом городе вообще не жилец, - ответил Рувим, - что мне теперь до этого? - Интересно, - я перевел разговор на другую тему, - интересно, а как народ здесь кормится, ведь так плохо с подвозом... - Знаешь, тут на окраине держат коров. Куриц там всяких... - Почему ты не уезжаешь? - спросил я Рувима. - Что тебя держит? - Поехали, по дороге мы заскочим в одно место, там ты все поймешь, - ответил Рувим. Мы ехали вечерним городом, где все меньше и меньше было машин, потому что ездить вечером по улицам страшно. А вечер начинается часов в шесть, к восьми превращаясь в глухое ничейное и безвластное время. Машина проехала по короткой улочке, похожей на деревенскую, повернула направо, опять направо и наконец остановилась у низкого панельного дома грязно-белого цвета. Топоча по ступеням, мы поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, крашенной ядовито-зеленой краской. Из-за двери слышались крики, и мне стало несколько не по себе, хотя немногому можно было удивляться в этом городе. Рувим открыл дверь своим ключом, и мы прошли в прихожую, чистенькую и маленькую. Пахло медициной и детскими пеленками, которые не были детскими. Из комнаты навстречу нам вышла жена Рувима, полная русская женщина, очень похожая на крестьянку, но с серым лицом и мертвыми от горя глазами. - Медсестра уже пришла, - сказала она Рувиму, не здороваясь. - Можно ехать... И тут же, прислонившись к косяку, произнесла: - Когда же это кончится... Рувим обнял ее, а я увидел через незакрытую дверь кровать и медсестру, склонившуюся над кричащей старухой. Старуха мотала головой, шарила по простыне руками. Жизнь выходила из нее с этими криками, и это было видно. "Старики перед смертью кричат, будто возвращаются в исходное состояние, будто замыкается круг, и они приближаются к детству или младенчеству, думал я, пока Рувим и его жена тихо о чем-то говорили. - Старики сначала становятся похожи на детей, а потом уходят". В квартире пахло приближением конца, запахом кислого молока на жаре, простынь, которые не успевают стирать, запахами южного города - пыли, листвы и плохой воды. Старуха, умиравшая в соседней комнате, была тещей Рувима. - Пора ехать домой, - вывел он меня из размышлений. Мы спустились к машине и медленно поехали к нему. Теперь на улицах уже не было ни души. - Ты переночуешь у меня, - сказал Рувим не терпящим возражения голосом. Я и сам понимал, что нечего искушать судьбу, путешествуя по улицам в девять часов вечера, и спросил про медсестру, откуда, дескать, она взялась. - Медсестрам, да и вообще врачам, ничего не платят, а того, что дает мне Иткин, по здешним меркам достаточно на пять медсестер. - Рувим невесело улыбнулся. - Так я подмял под себя местное здравоохранение. Вернее, здравозахоронение. Каламбур вышел невеселым - и даже очень. Квартира Рувима оказалась странной. Сначала я не понял, отчего мне так показалось, но тут же догадался: в ней не было окон, то есть окна, конечно, были, но семейство Рувима заставило их шкафами. Мне не нужно было объяснять, зачем. Эти платяные и книжные шкафы вряд ли спасли бы от выстрела РПГ, но лимонка, брошенная в окно, отскочила бы назад или рвала осколками в первую очередь собрания сочинений, а не детей Рувима. Они слонялись по квартире, заинтересованно глядя на меня, и было жалко, что я не мог им подарить что-нибудь.
Читать дальше
