Этими своими соображениями она с Маней поделилась.
И Маня согласилась с матерью, сказав:
– Конечно, конечно… Со мной насчет всего такого можете быть покойны: так отведем Тёмке глаза, что он никого, кроме тех, кого я ему подсуну, не увидит.
Маня весело рассмеялась.
– Если б он только слышал, какую змею отогревает в моем лице.
– Боже сохрани ему говорить!
– Ну конечно!
В оберегании брата от вредных влияний принимал участие и Сережа.
На вокзале он, пройдя все вагоны, сказал сестре:
– Давай вещи. В одном купе с тобой будет сидеть такая рожа, что и Тёмка не полакомится. Будет доволен.
– А он сам в этом же вагоне будет?
– Рядом купе для курящих.
– Ну, неси.
– А вот к этому вагону и близко его не подпускай, – там такая плутишка сидит, что я и сам был бы не прочь…
– Фу, Сережа!
– Что за фу? Для этого и на свет созданы.
Дама, ехавшая в купе с Маней, на одной из станций Московско-Курской дороги слезла.
Маня осталась одна.
– Ну, слушай, – заговорила Маня, когда к ней пришел брат. – В Петербург я теперь не поеду…
– А куда же ты поедешь?
– Это все равно. Сойду я в Туле и чрез несколько дней буду в Петербурге. Я тебя очень прошу ни маме, никому об этом ни слова.
– Надо в таком случае условиться, в какой гостинице мы остановимся в Петербурге.
– Я с тобой не остановлюсь.
– А ты где же остановишься?
– Ну, это все равно, но ты скажи, где тебя искать?
– Где? Ну, в Английской.
– Дорогая, наверно?
– Я не знаю, – во всяком случае, не из самых дорогих. Тебе сколько дать денег?
– Столько, сколько не стеснило бы тебя.
– Пятьсот хочешь?
– А ты не боишься сесть на мель?
– Нет.
– В таком случае давай, пригодятся.
– Ты мне обещала, помнишь, рассказать через год о переменах у вас.
– Перемены предполагаются большие. Вот приеду в Петербург, расскажу.
– Они, что ж, за эту твою поездку выяснятся?
Маня быстро пересела от окна и спокойно спросила:
– Почему в эту поездку?
– Потому что ты сама откладываешь до Петербурга.
– Я не потому откладываю.
– А почему же?
– Почему да почему… Стареньким скоро будете, если знать все захотите… В общем, конечно, эта моя поездка должна выяснить многое из того, что и мне теперь не ясно еще. Одно можно сказать, что раскол зашел так далеко между нами, что придется, пожалуй, и совсем расколоться на две партии.
– Теперь одна? Земля и воля?
– Не кричи. Да.
– А какая другая будет?
– В Петербурге расскажу.
– Денег ты им много везешь?
– А любопытно?
– Как хочешь.
– Видишь, за этот год собрала я тысяч шесть, но осталось около четырех.
– А в общем, большие пожертвования?
– Не знаю. Знаю одно только, что нужда громадная в деньгах.
– И когда конец?
– Конец?
Маня пожала плечами.
– Только еще начинается. При детях твоих будет конец.
В Тулу приехали вечером.
– Не провожай, – категорически сказала Маня, целуясь с братом.
– Я все равно пойду в буфет.
– Немножко подожди.
Карташев в окно вагона видел, как сошла Маня, поздоровалась с каким-то худым, сгорбленным, молодым брюнетом с жидкой бородкой и прошла с ним к выходу.
Карташев еще немного подождал и тоже вышел.
В большой зале буфета стоял гул от массы голосов толпившегося народа.
Карташев вспомнил, что, будучи студентом, в Туле всегда ел суточные щи с пирожками. И теперь он потребовал себе щей, ел их и искал глазами сестру.
Но ни ее, ни спутника ее нигде не было видно.
Только на десятый день по приезде Карташев увиделся с сестрой.
Она подошла к нему, когда он выходил из гостиницы.
– Не бери извозчика, – сказала она, – пройдем пешком.
Они пошли сперва по Вознесенскому и затем повернули по Морской по направлению к театрам.
– Ты шла ко мне или ждала меня?
– Ждала. Такое знакомство, как со мной, принесет тебе только вред. Слушай теперь хорошенько. То, о чем мы говорили дорогой, – теперь совершившийся факт: образовалась новая партия, и я примкнула к ней. На днях мы выпускаем первый номер нашего журнала. Мы будем называться народовольцы. Наша программа в сущности не отличается от «Черного передела», но путь для достижения цели у нас иной. Мы говорим так: пока нет свободы, настоящей, по крайней мере, чтобы высказывать открыто свои мнения и вести мирную агитацию, ничего нельзя сделать, как уже показал опыт. За пропаганду, то есть за то, что дозволяется во всех конституционных государствах, у нас ссылают уже на каторгу, а скоро и вешать будут. Поэтому и прежде всего борьба с режимом, чтобы свергнуть его и установить ту форму, хотя бы буржуазной свободы, какой пользуются в Европе. Борьба на почве террора: политические убийства, устранение тех, в чьих руках власть, кто не желает нового порядка вещей.
Читать дальше